На суше и на море - 1963

Наконец заключен мир. Уланскому полковнику Новосильцеву уже под пятьдесят. Можно бы вернуться в столицу — еще сохранились связи при дворе — или вести спокойную жизнь в родовом имении. Он остается на Кубани,

* * *

Не раз пройдена за годы службы вдоль и поперек земля, омываемая Кубанью. Привык к ней, привязался. Многое тут увидено, передумано. Богата, ой как богата эта молодая и буйная земля! Всем богата — и лесами, и хлебом. И горючим маслом — нефтью. Он видел ямы с бурой вязкой жидкостью на Тамани и возле гор, у степных дорог. Горный инженер Кош-куль, слыхал он, полагает, будто источники горного масла тянутся по всему закубанскому краю. Но в станицах фотоген, или фитажен, как его тут называют, редкость. Его жгут только богатые станичники, остальные сидят с каганцом, в котором горит сало или подсолнечное масло.

А как добывается нефть! Ему вспоминается летний день, оцепеневшая от зноя, в дрожащем мареве степь. Тишина. Недалеко от дороги, по которой он едет, у одинокой ямы молчаливая кучка мужиков. Двое накачивают в колодец мехами воздух, другие двое вытаскивают оттуда ведром землю. И вдруг — песня. Приглушенная, тоскливо однообразная, она доносилась откуда-то из глубины.

— Кто поет-то? — спросил он тогда, подъезжая к мужикам.

— Землекоп, ваше благородие, какой колодец роет. Чтоб слыхать нам было, когда обомрет.

Песня неожиданно оборвалась. Все бросились к колодцу, вытягивают веревку, на конце которой привязан парень. Одежда его в грязи, лицо посинело, глаза закрыты. Парня развязывают, кладут на землю. А к вороту покорно подходит другой землекоп, постарше. Он привязывает себя к веревке и, сев край ямы, соскальзывает в глубину. Тем временем начал приходить в себя парень, вытащенный из колодца. Новосильцеву не забыть острой жалости, пронизавшей его тогда. Он наклоннился к парню, достал фляжку:

— Испей, братец.

Тот сделал несколько жадных глотков и, вытерев рукавом рот, сел. Его черед снова спускаться в ядовитую яму придет, когда оборвется песня товарища.

* * *

Изо дня в день долбят так колодец. Уходит на это два, а то и три года. Хорошо, если с толком, если пробьются наконец к нефти, а то и попусту весь этот мученический труд.

— Нет, так добывать нефть нельзя, — делает он вывод.

Новосильцев решает: «Для пробы нефтяного грунта» надо идти на глубину «через буровые скважины, выдалбливаемые в земле большим и тяжелым долотом, приводимым в движение паровою или какою-либо другою машиною». Стенки скважины для предохранения от обвалов укрепить обсадными трубами.

Десятки, сотни таких скважин пробурить по всему Кубанскому краю мечтает он, при промыслах «устроить машины, фабрики, заводы и жилые строения». Он убежден и старается внушить властям, что «при его способе разработки нефти и при устройстве фабрик, заводов для делания свечей, красок, мыла и тому подобных необходимых вещей для хозяйства беднейший из жителей будет иметь возможность пользоваться и приобретать необходимое для домашнего обихода, а впоследствии доставить заселяемому краю выгодный источник дохода».

Новосильцев добивается разрешения на аренду земель по нижнему течению Кубани, раздобывает локомобиль, трубы, инструменты, стаскивает все в одно место и приступает к бурению. Огорчения начинаются с первых шагов. То и дело выходит из строя инструмент в руках мужиков, привыкших иметь дело с лопатой и кайлом. Непредвиденные затруднения — то обвалы, то затопление — подстерегают в грунте при переходе на глубину, которой не достигали вручную.

Первая скважина оказалась бесплодной: только признаки нефти. За ней последовали неудачи на второй, третьей… Черное золото требовало терпения, оно не давалось в руки. Буровые врезались в землю по балкам и склонам, в долинах речек, бегущих к Кубани. Все как одна скважины оказывались пустыми или давали нефти до смешного мало.

* * *

Так миновало два года. Даже те, кто искренне поддерживал новое дело, теперь отводили глаза, когда полковник уверял их, что нефть на Кубани есть, обязательно должна быть. А недоброжелатели, которых оказалось куда больше, открыто насмехались над незадачливым золотоискателем, бессмысленно копающимся в земле. Новосильцев вежливо раскланивался с теми и другими и, упрямо сжав губы, продолжал делать свое.

Пошел третий год. Наступил февраль, как обычно на Кубани, неустойчивый, с резкими северными ветрами и по-весеннему жарким солнцем. На урочище Кудако шла проходка тринадцатой по счету скважины. Ничто и в ней не вызывало особых надежд. Уже пройдена глубина, на которой забил фонтан Драка, — двадцать один метр, пройдено две глубины — ничего. На пятьдесят пятом метре бурильная труба уперлась в слой плотного известняка.

— Як, дальше будемо бить, чи може на цому пошабашим? — держа в руках шапку, подошел к Новосильцеву хмурый десятник.

Новосильцев, исхудавший и загоревший до черноты, потер в раздумье седеющие виски. Глубокая складка легла на переносицу:

— Будем бить дальше.

Богатство, обернувшееся. бедой