НА СУШЕ И НА МОРЕ 1966

С роки тянуло холодом. Усталые люди молчали, жались к огню. Подошел Леонов, спокойный, кряжистый. На широкой груди — бинокль, сбоку — полевая сумка. Отчего приуныли люди? Может быть, в их сердца поселилось сомнение в успехе дела? А это для геолога главная опасность.

Замкнулся в себе Петр Доков. Он лучше всех знает этот трудный и опасный путь, который проделал весной. Доков всегда молчалив. Но Анатолия Коршунова видеть грустным непривычно. Этот похожий на цыгана молодой геолог редко бывает скучным. Вот и сейчас он потянулся к своей подруге — гитаре, долго настраивал ее и задумчиво подбирал какой-то мотив.

В ведрах забулькало. Базыров стал черпаком помешивать суп. Гордеев раскладывал на брезенте миски, резал хлеб. «Нет, — облегченно решил Леонов, — не сомнение владеет людьми, а усталость. Да и неизвестность всегда томительна».

— Друзья! — обратился он к товарищам. — Рация погибла. Связь с экспедицией поэтому потеряна. Но до цели один переход. — И Степан Васильевич показал рукой на самый неприступный участок, где скалы отвесно поднимались к вершине.

— А как мы туда пройдем, Степан Васильевич? — спросил вдруг Володя. — Горы высоки… Ледник, скалы… Может, лучше вернуться, пока живы…

— Назад вернуться нельзя. Спуск еще более опасен. Идти в обход Шумака долго…

— Э, Володя, неужели ты испугался? — Доков удивленно смерил паренька взглядом. — Разве ты забыл наш весенний поход по льду? Разве тогда было меньше опасностей?

Анатолий Коршунов отложил гитару и решительно повернулся к товарищам.

— Я думаю, о возврате не может быть и речи. Такие трудности нам, геологам, встречаются не первый раз. Самое главное не паниковать, — и он насмешливо покосился в сторону Володи.

— Пройдем, — подтвердил Доков.

И сразу люди оживились, послышались шутки, смех.

— Здорово ты срезал косолапого! — сказал восхищенно Володя, подкладывая в миску друга куски мяса.

— Чего там… — смутился Гордеев. — Лошадь-то разбилась…

— Зато начальника спас…

— Да, Тимофей, с медведем на такой узкой тропе шутки плохи, — серьезно сказал Леонов. — Молодец! Метко стреляешь. Выручил меня.

— Разбойничает нынче хозяин тайги, — пришел на помощь совершенно потерявшемуся от смущения парню Доков. — За осень и зиму в Бурятии убили больше четырехсот медведей. Только в этом районе с ними было девяносто схваток.

— Орехи и ягоды не уродились…

— Смелый мишка стал, нахальный. У нас в колхозе к телятницам шибко большой медведь повадился. — И Володя развел руками. — Старый, лохматый. Только доярки нальют в бочку снятое молоко для телят, а он тут как тут. Доярки врассыпную, а косолапый обхватит бочку лапами — и… прощай, телячье молочко!

— Вот это бычок-сосунок!

— Мог бы и за теляток приняться…

— Ха-ха-ха, — вдруг расхохотался Коршунов. — Вот со мной раз случай был — потеха! В праздник это было. Послала меня хозяйка спозаранку в подвал за медовухой. Нажал я на дверь, а она не подается, будто кто держит изнутри. «Уже не вор ли?»— подумал я, понатужился и… налетел в темноте на кого-то. Разозлился и огрел его палкой. Раздался такой рев, что я мигом вылетел из подвала… Ха-ха… Оказалось, годовалый медвежонок забрался ночью в подвал и налакался медовухи…

Все дружно засмеялись, а Анатолий уже потянулся за гитарой.

Безлюдье здесь на сотни километров,
Безлесье и труднейшие пути,
А мы на высоте трех тысяч метров
Решили город-рудник возвести!

…Снова отряд цепочкой карабкается по крутому гребню. Белые клочья тумана сползают с обрыва в долину. С хребта тянет холодом, чувствуется дыхание ледника. И вот он предстал во всем своем бирюзовом великолепии. Как пройти по его скользкой, зеркальной поверхности? До седловины хребта не более ста метров. И Леонов первым вынул топорик. С силой врубились топоры в лед, осколки и брызги полетели в лицо, за воротник. Слежавшийся за долгие годы, схваченный морозами, спрессованный ветрами, лед был тверд, как камень.

— А с конями как? — забеспокоился Володя Базыров.

— И коней спустим! — твердо ответил Степан Васильевич.

Уставшие, мокрые добрались до вершины хребта, когда солнце большим шаром повисло над горизонтом. Острый, пронизывающий ветер свободно гулял на вершине. Начали разбивать бивак. Сняли вьюки, поставили палатки, сняли с лошадей и развязали вязанки дров. Загудели железные печки.

— Красота! За водой не бегать. Нагнулся и бери чистейший древнейший, первейший ледок, — как всегда, пошутил Коршунов, нагребая в ведро осколки льда.

Леонов в бинокль осмотрел местность. Вокруг горы и горы. Голые, застывшие гиганты… А внизу дремучая, величественная тайга. По ней разметались островки топких болот, мелких холодных озер. В зареве заката сверкают студеные ручейки. Постепенно они тускнеют, гаснут, погружаются в сумрак.

Утро началось с поисков тропы. Напрасно. Пришлось рубить зигзагообразную дорогу в леднике. Разбились на участки. Под ударами кайл и топоров зазвенела двухметровая толща льда. Дело нелегкое, но люди работали упорно и долго.