— А ты что, разве не так трудишься на Уэстерн-компани? — неожиданно ухмыльнулся подчасок.
— Не болтай лишнего, — строго оборвал Гунмор. — Кругом ищейки компании… Ишь, походочка!..
Последнее восклицание относилось к фигуре, которая, обогнув клумбу с огненными настурциями, направилась прямо к ним.
Безучастно скользнув но лицам двух людей тусклым блюдцем фотоэлемента, фигура миновала турникет и вышла за высоченные ворота.
— Эх, моя бы воля, — сквозь зубы процедил подчасок, нацеливая лазерник в спину уходящего робота. — Вот его поставят к конвейеру, а какого-нибудь парня наладят назавтра в три шеи…
— Не дури, — сказал Гунмор, толчком отведя в сторону узкий, словно соломинка, ствол оружия. — Пистолет по пустякам не включают. Может, и не они во всем виноваты…
Выйдя на крупнозернистый тротуар, фигура зачем-то оглянулась и остановилась.
По приморскому шоссе бесконечной лавиной мчались реабили, пузатые лимбусы на воздушных подушках, одноместные гоночные мальки.
Робот несколько минут стоял, видимо изучая характер движения.
— Отчего бы ему не перепрыгнуть дорогу? — удивился Гунмор, — каких-то двадцать ярдов. Я видел у нас на учебном полигоне — они прыгают, что твои кузнечики.
— Видно, старая конструкция, — откликнулся подчасок.
Робот все не решался пересечь ноток.
— А может, у него слишком много этого… как его… инсти… Ну, того, что им прививают, как слепят… — глубокомысленно заметил Гунмор.
— Инстинкта самосохранения? — подсказал более образованный подчасок.
— Ага. Знаешь, бывает такое. Попадаются и среди них бракованные экземпляры.
— Отчего же их не уничтожают?
— Зачем? — сказал Гунмор. — Они могут работать как остальные. А платят им поменьше, вот и все.
В этот момент на шоссе образовался просвет, которым робот удачно воспользовался.
Выйдя на противоположную сторону, он прошел шагов двадцать, свернул налево и углубился в чахоточный скверик.
— Аминь, — произнес Гунмор, когда квадратная фигура скрылась из виду.
Между тем поведение робота резко изменилось. Он все ускорял шаг и наконец побежал по пустынной платановой аллее.
Сразу за поворотом на садовой скамейке сидела женщина. Услышав быстрый шорох опавших листьев, она поднялась навстречу бегущему.
— Удача! — выкрикнул робот в ответ на безмолвный вопрос, светившийся в ее глазах. Он сунул руку в боковой клапан и протянул женщине горсть жетонов. — Наконец-то мы сможем полностью рассчитаться с долгами, и еще кое-что останется…
— Как много, боже!
— Двадцать, — небрежно уронил он.
— Но это роб-жетоны, — разочарованно протянула женщина. — А денег не дали?
— К чему они роботу? Но не огорчайся, Рейч, жетоны тоже неплохо, мы их обменяем два к одному.
Молодое лицо женщины осветилось улыбкой.
— Видишь, Рыжик, моя идея торжествует, — сказала она. — И недаром ты испортил все мои картонки.
— Я всегда говорил, что ты у меня умница.
— Да, а что там за работа? — спохватилась Рейч.
— Что-то связанное с дешифровкой, — сказал он, отводя глаза в сторону.
— Когда приступишь?
— Завтра.
— Как чудно! А работа не опасная?
— Пустяки, — громко сказал он. — А знаешь, до чего тяжелы эти доспехи, что мы сварганили, черт бы их побрал!
Он сорвал с головы и с отвращением швырнул наземь массивный шлем с антенной. Затем туда же полетели бутафорские плечи, серая робохламида и картонные кружки, разрисованные под фотоэлементы.
— Уф, конец, — сказал он, пнув ногой кучу хлама. — Меня прямо мутит от голода. Пошли скорее в автомат, отметим нашу Удачу!..
По дороге они старательно обсуждали, на что в первую очередь можно истратить жетоны.
Шеф Уэстерн-компани отложил в сторону зажигалку и потянулся. «Ну и чудак, — подумал он благодушно. — Обмануть вздумал. На мякине провести…» Он закурил и прошелся по кабинету.
Трудные времена. Закрытые отсеки требуют все новых рабочих рук. Неважно в конце концов каких. Лишний работник не валяется. Тем более за полцены.
Правда, кое-что придется подкинуть инспекции.
И. Зайдель
ФЕНИКС
Шоссе было старое, и лишь изредка попадались встречные машины. Последние несколько миль он ехал буквально в дремучем лесу. Иногда машину сильно подбрасывало на выбоинах в асфальте. Брейт любил такие дороги, тенистые, почти безлюдные. Собственно, вырываясь из раскаленного зноем Мертона, он стремился именно к одиночеству. Оставив позади душные закоулки, лекционные залы и лаборатории, он чувствовал, будто сменил кожу, смыл с себя налет усталости, накопившейся за целый год. Он знал, что первые часы «бегства» — самые приятные во всем отпуске. Потом от безделья снова нахлынут проблемы, о которых ему сейчас не хотелось думать.
Машинально объезжая глубокие выбоины на шоссе, он незаметно для себя погрузился в неотвязные мысли, которые — он знал подсознательно — раньше или позже приведут его к размышлениям, так резко прерванным несколько часов назад его отъездом в отпуск.