На суше и на море - 1968

Рублеву как-то расхотелось продолжать расспрашивать. И дома, когда его Мария Алексеевна, разматывая ребят, начала: «И как ваша супруга не побоялась отпустить таких малышей с отцом…» — Рублев метнул на нее такой взгляд, что она сразу же изменила разговор. Никто из олюторцев так и не видел жены Сазанова. Известно было, что капитан регулярно переводит ей деньги во Владивосток, но писем от нее не получает. Ребята воспитывались в интернате, и при любом удобном случае он вырывался к ним…

Мыс Грозный, мыс Крещенный огнем, бухта Ложных вестей, бухта Сомнения… — уж очень надо не доверять им, этим облитым льдами, вскинутым к небу берегам, чтобы надавать такие названия. Мореплаватель будто предупреждал того, кто придет сюда следом: «Зри в оба!»

— Бери мористей! — приказал капитан.

Рублев переложил штурвал. Сейнер стал отворачивать от берега. Глыба Грозного потонула во мгле.

— Полный!

Ударил порыв ветра. По воде пробежали вихревые трепетные елочки. Море лениво качнулось. Еще и еще раз. И тут же раскрыли свои зевы толстогубые океанские волны. Зашипели, засвистали, загрохотали…

— Всем вниз! — распорядился Сазанов.

— Как там на палубе? — спросил с койки Амелькот, еще раньше спустившийся в кубрик.

— Известно как. «Северные надбавки» повалили. Штормить начинает, — ответил Пестерев.

Амелькот и Пестерев стали гадать, утихнет или разыграется погода. Серенко, пристроившись на углу койки, что-то разглядывал в своей записной книжке.

— Амелькот! — послышался голос капитана. — Смени Рублева!

— Есть сменить! — Коряк свесил с койки босые ноги, стал быстро застегивать ворот фланелевой рубахи.

Рублев, спустившись в кубрик, принялся шуровать в железной печке.

— Чтобы долго не возиться, давайте, ребята, сварим на ужин манной каши с консервами, а?

— Пища для младенцев, — рассмеялся Пестерев.

— Как сказать. Мне в детстве манную кашу нечасто подавали, — возразил Рублев. — Нажимали больше на «шрапнель», перловку.

— Как же в такого дядю вымахал? С перловки?

— За счет сибирского воздуха. В мое время молодежь была не вам, нынешним, чета.

— Понятно, — перебил Пестерев. — В старину даже вода была мокрее. Что же касается сибирского воздуха — согласен. Крепкий. В этом году собираюсь с Людмилой в отпуск на Алтай. Покажу ее нашим.

Рублев засмеялся:

— Ну, Виталий! Любой разговор на свою зазнобу сводит. Вот прозовут тебя Милкой… Давно, когда я на действительной служил, был у нас командир Семенов, капитан второго ранга. О чем бы кавторанг ни начинал, непременно вставит: «А моя Маруся…» и так далее. Его все и звали Марусей. Как-то стою я на вахте. Рядом с нашим еще один корабль. На нем служил мой кореш. Увидел его, семафорю флажками: «Хотел пойти в увольнение, да Маруся дал пять суток без берега». Через пару минут ко мне на пост телефонный звонок. Я за трубку: «Вахтенный краснофлотец Рублев слушает!» А мне в ответ: «Еще десять суток без увольнения». Я спрашиваю: «Кто говорит?» — «Маруся…» Оказывается, командир заметил мои переговоры…

Сейнер сильно мотнуло, он пошел как по ухабам. И тут раздался авральный звонок, команда Дабанова:

— Всем наверх!

Ветер. Потоки воды. Непроглядная темень. В снопе яркого света прожектора, как в туннеле, возникали силуэты людей, мельтешили снежинки, появлялся и исчезал среди пенных гребней нос сейнера. Сквозь грохот шторма доносились обрывки команд капитана и его помощника. Беднягу Амелькота мутило от качки, но он мужественно боролся с недугом.

— Сбавить ход до малого! — буркнул в переговорную трубку капитан и велел Дабанову, стоявшему у штурвала, держать судно носом на волну.

Помощник чуть промедлил, и в тот же миг тяжелый вал ударил в борт, накрыл надстройку, людей, находившихся на баке. К счастью, они крепко держались друг за друга.

— Право, право на борт! — Капитан схватился за штурвал, помогал Дабанову. Нос сейнера покатился в сторону. Судно легло на новый курс, навстречу ветру, дувшему с моря.

— Так держать! Будем штормовать до утра, — распорядился капитан и велел всем спуститься вниз.

Промокшие, усталые люди набились в кубрик, жались к печке.

— Что это? — вскрикнул вдруг Пестерев, нагнулся и поднял с палубы фотографию. — Чья брюнетка, сознавайтесь? Видать, счастливая: ишь брови как срослись…

— Отдай! — подскочил Серенко, вырывая фотографию. Но все находившиеся в кубрике успели увидеть красивое, серьезное лицо девушки со сросшимися на переносице черными бровями. Нечепорюк вскинул на техника тяжелый взгляд. Густой румянец залил лицо Серенко. Он торопливо спрятал фотографию в записную книжку.

— Пестерев! — раздался из рубки голос капитана. — Время переговоров. Выходи на связь. Предупреди, чтобы завтра нас не ждали. Не успеем. Вернемся послезавтра к вечеру.

— Поспеем ли, Дмитрий Иванович?

— Должны. Позовешь, сам переговорю.

Пестерев нырнул в закуток, где стояла радиостанция, настроился, взял массивную телефонную трубку.

— Я — Олюторка. Слышу вас хорошо. Прием! — откликнулась база.

— Я — «Боевой», — обрадовался Пестерев. — Мы на траверзе мыса Грозного. Сейчас позову кэпа…