На суше и на море - 1969

Воображение рисует новые сцены исторического романа, действие которого происходило здесь же, в Пустозерске. Новый образ возникает перед нами. Уже не протопоп, мужик, бунтарь, страдалец за «малых сих», за «веру истиную», а человек ученый, книжный, манер тонких, ближний боярин и хранитель царской печати, дипломат Артамон Сергеевич Матвеев. Был он любимцем царя Алексея Михайловича, но при новом царе Федоре недруги добились его свержения, обвинив боярина в колдовстве и «покушении на жизнь царя через посредство аптекарской палаты».

Любопытно, что лет за десять до ссылки Матвеев вместе с мудрым философом Симеоном Полоцким послан был царем увещевать непокорного Аввакума, но оба искушенных в богословии мужа не смогли поколебать непримиримого протопопа. И вот боярин сам попал в то же «место плачевное, в Пустоозеро». Не сладко пришлось здесь сановнику, хотя и не в темнице он сидел, совсем он пал духом и писал слезные челобитные царю: «С голоду страждем». Совсем не то, что Аввакум записывал: «Да что бог пришлет, и аз то снем, а коли нет — ино и так добре. О Христе Исусе питайся наш брат, живой мертвец…» Матвеев надеялся, Аввакум знал — он «жив погребен».

И в судьбе Матвеева вышла перемена: он был переведен с Пустозерья на Мезень, где тоже ему было солоно, а потом, с воцарением Петра, возвращен из ссылки и снова возвысился высоко. По недолго торжествовал старый боярин. Вскоре погиб и он, только на месяц пережив протопопа, — Матвеев был растерзан в Кремле взбунтовавшимися стрельцами.

Так причудливо переплетаются порой человеческие судьбы.

В ссылку на Пустоозеро попал и фаворит царевны Софьи Василий Васильевич Голицын, на место своего смертельного врага Матвеева. Был он незаурядным государственным деятелем, человеком большого ума, учености европейской, таким изображен он и в романе А. Н. Толстого «Петр Первый». И Голицын в свой черед страждал от голода и писал покаянные письма. В конце концов он был переведен на Пинежский волок, где и умер.

Так в XVII веке Пустозерск оказался вовлеченным в круговорот истории, оказался причастным к государственным потрясениям. Здесь рождалась слава одних и гибла слава других.

Но понемногу течение истории перестало задевать Пустозерье. В конце XVIII века Пустозерское воеводство было упразднено и административным центром сделан город Мезень. Пустозерск стал селом, центром Печорской волости, позже и это право отняла у него разросшаяся на правом берегу Печоры, в 250 километрах выше, Усть-Цильма.

Пустозерск хирел… Исчез сторожевой частокол, рушились древние церкви, убывало число домов, и только название оставалось — «Городок».

В «Энциклопедическом словаре» Брокгауза — Ефрона сказано, что в Пустозерске 130 жителей обоего пола и две церкви, с кратким резюме: «Никакого торгового и промышленного значения П. не имеет».

Ни в первом, ни во втором издании БСЭ о Пустозерске упоминаний нет: к этому времени он перестал существовать.

И вот стоит теперь посреди бывшего Пустозерска каменный обелиск с медной доской, на которой вкратце пересказана летопись города. История на сем месте закончила свой путь. Никого здесь нет, одни мы, пришлецы.

— Первые вы такие у меня, — говорит рыбак. — Мало кто сюда ездит. Да и что смотреть-то тут?

Вроде бы и нечего. Пусто вокруг, один песчаный полуостров среди озера. И все-таки это какое-то притягивающее место, что-то в нем есть такое особенное, не зря же его выбрали для городка среди всех окрестных мест. Ощутима здесь суровая и величественная поэзия северной природы, витает здесь дух истории.

Не хочется так просто уходить отсюда, хочется понять прошлое, ощутить его дыхание, найти хоть что-то, примету какую-то былого. Но ничего — пусто место. Одни молчаливые кресты на кладбище. И остались в памяти от Пустозерска только ссылки, костры, виселицы…

Так неужели тем Пустозерск знаменит, что здесь людям было плохо?

Нет, в этом еще не вся правда о Пустозерске!

Жили здесь смелые русские люди. Занимались рыболовством, скотоводством, оленеводством, а больше морским промыслом. Промышлять ходили на Новую Землю. С попутным ветром на паруснике туда было три дня ходу. Эти дикие скалистые острова называли они ласково «Маткой». «Матка» их кормила: добывали моржа, тюленя, попадался и ошкуй — белый медведь…

Вспоминаются строки Хлебникова про поморов:

Ветер лапою ошкуя
Снова бросится, тоскуя,

Грозно вырастет волна,
Возрастая в гневе старом,
И опять волны ударом
Вся ладья потрясена.

Так на своих ладьях забирались пустозеры в Студеный океан, далеко ходили, до самого Груманта — Шпицбергена. Арктическое лето коварно: чуть зазевался, увлекся промыслом — пали туманы, пришли льды, затерли ладьи, и приходится зимовать в избушке, сложенной из плавника. Начинаются долгие полярные ночи, лютый холод, цинга — трагическая полярная робинзонада… А скольких море взяло! Много безвестных поморских крестов оставлено на далеких северных островах. Вся жизнь людей здесь проходила в суровой, опасной борьбе с природой.