На суше и на море - 1969

…Утром с бульдозеристом Славой я еду снимать замеры на лавиносборах. Вернее, Слава едет расчищать дорогу, а мне с ним по пути. Когда-то мне доводилось водить трактор. Прошу у Славы разрешения посидеть за рычагами. В грохочущем чреве бульдозера выжимаю сцепление, прибавляю газ. Машина плавно трогается с места и, развалив наметенный за ночь сугроб, пробивается к дороге. Слава опускает отвальный щит, и тут я понимаю, какая у дорожников работа. По обочинам бетонные столбики. Они засыпаны снегом. Надо так срезать снежный пласт, чтобы столбик не сбить и пройти ножом, как говорится, впритирочку. А в ушах грохот и лязг. Стучит и дрожит могучее стальное тело. Снежная пыль вьется как раз в том месте, куда надо смотреть да смотреть. В кабине понемногу теплеет, но покрываются инеем стекла. И я… заваливаю бульдозер в кювет. Предательские сугробы были на самом краю дороги. Я не успел отжать рычаг, и машина стала крениться в сторону глубокого, метров на сорок, обрыва. Я молча вытер холодный пот.

— Дорога злая, нырнуть можно, — сердито проговорил Слава.

Наверное, в этот момент у меня было отчаянное выражение лица, Слава подобрел и рассмеялся:

— Ничего, сейчас вытянем, а ты на всякий случай выйди.

— Да нет уж, вместе веселее, — произнес я не совсем уверенно.

Я повалил машину в кювет, когда светило солнце и не было ветра. А как работают ребята ночью, или в пургу, или в ветер, который дует на Ала-Беле, как в аэродинамической трубе?!

Слава медленно, словно нехотя, отпускает муфту сцепления. Бульдозер никак не хочет выбираться из сугроба. Одна гусеница скребет наледь с дороги, другая бесполезно пашет снег, опускается ниже, и кабина наклоняется все-круче и круче. Но машина, видно, как и мы, хочет уцелеть. Каким-то чудом она цепляется бесполезной гусеницей за камень, свалившийся с дороги, и Слава сильным рывком вытаскивает ее из обрыва.

На другом бульдозере приезжает Витя Сокол. Он привозит нехитрый наш инструмент. По сугробам мы идем к снегопункту — месту, где проводятся замеры. Оно постоянно, так как для любой науки, в том числе и снежной, нужны сравнения. В снегу стоит рейка с обозначениями. Она показывает, насколько вырос снежный пласт. Рядом на глубину всего пласта вырыта яма. В снег воткнуты термометры. По тому, как изменяются слои, кристаллизуясь и растворяясь, мы можем судить обо всем снежном покрове этого района, какая и когда была погода, какие вьюги намели тот или иной слой. Мы копошимся в яме, читая, как книгу, многообразие снежной толщи, занемевшими пальцами пишем в тетрадь наблюдений данные, берем пробы плотномером — словом, делаем ту обычную работу, которая входит в обязательную программу службы лавинных станций.

У Вити руки в ссадинах. Он водит трактор и колет дрова, прорубает лунки в ручье, откуда мы берем воду. Хозяйственный он человек. И у него тоже, как у одного полярника из Антарктиды, бывают белые сны — белая кошка, белый автомобиль, белый дом, белые сосны… Он очень давно работает на лавинных станциях.

Витя — бродяга по характеру. Когда он женился, то сказал подруге: «У меня есть вторая любовь, даже, может быть, большая, чем к тебе. Эта любовь — горы. Горы — моя работа. Любимая, вечная. Ведь для человека самое большое счастье, если хлеб добывается любимым делом, когда работа становится его судьбой».

И хотя Витя грустит о жене, которая часто пишет ему письма, сильнее он тоскует о горах, если они не рядом. Вот и пойми человека, какие дела рождают судьбу, какая любовь дороже других Любовей…

5

Через несколько дней мы идем с Юрой Барановым на Итагар, лавинную станцию южнее Ала-Беля.

— Юра, а что ты будешь делать, когда исследуешь все горы и ледники? — спрашиваю я.

— В Антарктиду поеду. Там хорошо. Нет подчиненных, одни императоры. Пингвины, — улыбается Юра.

Он знает парня у себя на станции, но из такта не называет его имени. Гера, так и мы его пока назовем, давно и самозабвенно мечтает об Антарктиде. Торопится стереть какое-нибудь «белое пятно», пока они там еще есть. Когда он начал понимать мир, страна с триумфом отмечала рекорды первооткрывателей — дрейфовали папанинцы, побеждали циклоны Раскова, Гризодубова и Осипенко, летел через Северный полюс Чкалов. Оттуда, из детского увлечения, и пришла мечта об Антарктиде. И хотя у Геры на лоб уже легли морщины, он никак не может отказаться от мальчишеской мечты. Он там, в затянувшемся детстве, которое было у него отнято долгой и трудной войной.

Готовясь к Антарктиде, Гера стал мастером на все руки. Научился слесарному и токарному делу, получил нрава механизатора широкого профиля, изучил радиодело и метеорологию. Обычно с весны он начинает писать заявления в Академию наук и Министерство морского флота. Письма в первой своей части похожи, как братья на выставке близнецов. Только в конце отличаются тем, что к перечню специальностей всегда прибавляется новая, чего нельзя сказать о стереотипных отказах академии и министерства, решивших не пускать Геру на шестой материк.

Вчера я сказал Гере:

— Берись-ка за гляциологию. Верное дело.