На суше и на море - 1970

— Очень, — говорю, — скоро.

Петрович поскреб в затылке:

— Оборотиков прибавлять не будем?

«Дались им эти оборотики, — думаю. — Уж ты-то должен соображать, к чему это приведет». А вслух сказал:

— Всякому овощу свое время.

— Понятно, понятно, — заторопился Петрович. — И то верно — старушка наша не ахти как гребет. Маслица перерасход опять же…

— Ты смотри, — говорю, — как к бару подходить станем, с этой старушки глаз не спускай.

Петрович помигал немного.

— Ну, ну… Только того… Заранее предупредить надо.

Не успел он договорить — «дзинь-дзинь!» — машинный телеграф залязгал. Петрович загремел ботинками вниз по трапу. Не так-то уж шумно вели себя савраски в цилиндрах, а тут и совсем их не слышно стало: ход сбавили.

«Эх, — думаю, — началось! Либо туман, либо еще какая напасть». Выскочил на палубу. Так и есть! Вокруг белые мухи летают — снегопад.

Вверху захрипело. Из парового свистка сначала ведра два воды вылилось, а потом загудел наш «Жижгин». Утробно, скучно.

Вбежал я на мостик и сразу к радиолокатору. Включил тумблер, смотрю на зеленую тарелку экрана, а там три пятнышка впереди по курсу мерцают — три судна. Надо расходиться. Вахтенного помощника на крыло отправил: смотреть, слушать, сигналы подавать.

Так и стоял я у локатора, времени счет потерял. Разозлился на погоду, на осень глубокую, на старика «Жижгина» и вообще на весь свет.

Третий помощник сдал вахту второму, а снегопад не унимается. Сырость во все щели лезет и в носу щекочет противно. Начал я чихать. Чихаю, на рулевого посматриваю, а остановиться не могу. Ведь на мне только китель да фуражка.

В это время буфетчица распахивает дверь рубки:

— Александр Иваныч, обедать.

— Какой там к черту обед!

Рявкнул и тут же пожалел: ну зачем накричал на женщину? Пришел человек с добром, а тут…

И только я это подумал, дверь в рубку снова отворяется, и буфетчица вносит ватник и шапку-ушанку. Тут мне окончательно стыдно стало, и пробурчал я, чихая, слова благодарности.

Кончился снегопад часам к пятнадцати. Я к тому времени согрелся немного, и чихание прекратилось. Но настроение было ниже нуля: три часа ходу потеряли, ведь едва-едва плелись. Теперь достанется! Для успокоения сердечного выпил три стакана чаю и ушел к себе в каюту. Вызвал боцмана, стармеха, старпома, отдал нужные распоряжения, чтобы приготовили судно к передряге. Когда все ушли, задремал прямо в кресле.

…Что-то хлопнулось мне на колени. Открыл глаза: все справочники на коленях горой лежат. Пока я их разглядывал, они к ножкам кресла свалились, как живые, в сторону поехали и под столом исчезли. Понятно. Началось! К тому же судно курс сменило и теперь с борта на борт переваливается.

Зазвонил телефон. Беру трубку.

— Вахту сдал. Ветер вестовый восемь баллов, — докладывает старпом, — до приемного буя двадцать миль.

И тут же огорошил:

— Александр Иваныч, радист извещение принес, что все плавучее ограждение снято на зимний период.

— Спасибо, — отвечаю, — Юрий Дмитрич, за приятные новости. Хоть створные-то огни горят?

— Про створы ничего не сказано.

— Ну и слава богу, Юрий Дмитрии, а не то ведь, знаете, недолго и заблудиться.

Поднял я справочники, положил на койку — оттуда не свалятся. Балансируя, как клоун на канате, одеваюсь потеплее и отправляюсь наверх.

Ветерок дует что надо. Соловей-разбойник, а не ветер. В этом районе море мелкое, и потому волна здесь крутая, хлесткая. Судно валяется в бортовой качке ванькой-встанькой. Машина наша захлебывается, а, когда корма выскакивает из воды, пароходик трясется, как малярийный, от киля до клотика.

Кругом темень непроглядная. Казалось бы, идут моряки, сами не знают куда. Но у нас на штурманском столе карта, и на ней весь путь отмечен. Старпом показывает точку, определенную в двадцать часов. Смотрю и удивляюсь: уж что-то больно быстро шло судно на его вахте. Гляжу на старпома пристально, а он отворачивается, глаза прячет.

Я ему прямо:

— Обороты прибавляли?

А он как невинный младенец:

— Так ведь самую малость, Александр Иваныч.

— Сколько эта малость продолжалась?

Молчит старпом, в черновом судовом журнале чертиков рисует.

— Все ясно, — говорю. — Пока капитан отдыхал, вы тут самовольничали.

Сник старпом, даже чертей рисовать бросил.

— Ну ладно. Разговор об этом завтра состоится. А теперь идите и проверьте самочувствие рулевого устройства.

Исчез старпом, как ветром сдуло.

Звоню в машинное отделение. Только «дед» трубку взял, я на него накинулся:

— Что у тебя там творится? Кто позволил машину насиловать?

Петрович оправдывается: мол, знать ничего не знает, сейчас разберется. А потом спрашивает, с чего это я так разволновался, уж не заболел ли.

— Заболел! — кричу. — Заболел и уйду к чертовой бабушке лечиться! Провались все это плавание вместе с такими механиками…