На суше и на море - 1970

Бросил я трубку, прижался лбом к холодному мокрому стеклу переднего окна, смотрю в темноту и думаю: «Кто знает, может быть, правы старпом со стармехом, что с повышенной скоростью шли четыре часа?.. Нет, не правы. Выиграли они от силы каких-нибудь полчаса, а выдержат ли теперь валовые подшипники при переходе через бар? Форсированная работа машины нужна тогда, когда без этого уж никак не обойтись».

А ветер все крепчает, и меня новые мысли одолевают. Как встретит «Жижгин» напор ветра на баре, не сдаст ли машина? Слишком узок канал через отмели. Может быть, благоразумнее уйти подальше от опасных мест и переждать шторм в море? Но непогода на севере осенью — история долгая.

И тут разглядел я во мраке огни встречного судна. Шло оно левее, и, судя по всему, капитан его решил встретить шторм в море. Большое судно, водоизмещением тонн тысяч десять — двенадцать. Этакого гиганта ни один лоцман в шторм не поведет через бар.

Разошлись мы левыми бортами, и оно вдруг стало поворачивать. Смотрю, мигом поставило его лагом к волне и начало класть с борта на борт. Топовый огонь на мачте почти полукруг описывает. Пока судно делало поворот, отнесло его далеко к берегу.

«Ну и ну, — думаю, — как его, беднягу, ворочает. Ведь какой колосс, а справиться с ветром не может. Куда уж нашему «Жиж-гину» штормовать. Моргнуть не успеешь, как на мели очутишься». Все сомнения разом отпали. Надо идти через бар! Позвонил я в машинное отделение и сказал, чтобы через два часа машину не жалели. А о том, когда именно, дам сигнал машинным телеграфом…

Время шло… И вот показались вдали белый и красный огни один над другим — створные знаки канала. Вахтенный помощник докладывает:

— До приемного буя осталось пять миль…

— Три мили…

— Одна миля…

Собственно, никакого приемного буя уже не было. Сняли его на зиму вместе с прочим плавучим ограждением.

Штурман коротко:

— Подошли.

Все ясно. На том месте, где мы сейчас находимся, еще вчера буй стоял.

— Ну, Евдокимыч, — говорю я рулевому, — сбрасывай ватник. Сейчас баня начнется.

— Чувствую, — отвечает Евдокимыч, — да ведь не впервой, Александр Иваныч.

А сам уже штурвал крутит с борта на борт, чтобы судно на створах удержать. Это немалых трудов стоит: на мелководье «Жижгин» вконец заупрямился, а рулевая передача ручная. Волна стала бить в правый кормовой подзор, и пошел наш пароходик мотаться из стороны в сторону, точно пьяный. Только что были на линии створов, а вот уж слева от них. Рулевой право на борт положил, и «Жижгин» медленно пошел вправо.

Кричу:

— Одерживай!

Евдокимыч с натугой:

— Есть одерживать!

Пароход норовил, как взбесившийся конь, броситься вправо, а Евдокимыч его удержал на месте. Снова волна под корму. «Жижгин» в сторону покатился.

— Лево на борт!

— Есть лево на борт!

Евдокимыч — рулевой искусный, но тяжело старику. Вызвал я второго вахтенного матроса.

— Управляйтесь вдвоем. Все же легче.

Приноровились матросы. Держат «Жижгина» в узде.

— Как там с местоположением? — спрашиваю у штурмана.

— Сейчас войдем.

Так… Начинается самая узкая часть канала. Ширина метров семьдесят, не более. А за бровкой канала глубины полметра. Дважды звякаю телеграфом — даю сигнал в машинное отделение, а у самого на душе кошки скребут. Не выдержит машина четверти часа напряженной работы — и все. Но отступать некуда. Помянул я недобрым словом чересчур ретивых помощников, а мыслишка обывательская мозг сверлит: «Коли удастся пройти этот чертов бар, завтра же подам рапорт об уходе на берег. Буду ревматизм лечить, телевизор смотреть, в театр ходить… Уж сколько раз этак решал, да все откладывал. Но на этот раз обязательно точку поставлю, уйду — и баста!»

Чувствую: затрясся наш «Жижгин». Механики обороты увеличивают. Рулевым, конечно, легче. Судно начало лучше слушаться руля. А у меня даже во рту горько стало. И жду я с нетерпением только одного: когда же желтый маячный огонь окажется на левом траверзе. Пройдем траверз — тогда все в порядке…

Наконец замигал маяк совсем рядом с траверзом. У меня глаза, как у жулика, бегают, со створов на маяк, с маяка на створы.

Еще немного… Еще…

— Легче как будто стало на руле-то стоять, — вдруг говорит Евдокимыч.

Значит, кончился бар. Все!

Только тут я почувствовал, как онемели пальцы моей правой руки, сжимавшие рукоятку телеграфа.

А на мостике, в рубке, штурманы собрались, радист в угол забился, и все дышат тяжело, дух переводят, словно они «Жижгина» под корму толкали.

Пароход пошел со створной линии, как по ниточке. Позвонил я в машину:

— Точка! Держать обороты нормальными.

— Есть держать нормальными! — отвечает стармех, и слышно по тону, что «деду» тоже стало легче дышать. Радехонек Петрович.

Тогда я решил холодной водичкой на него побрызгать:

— Ты особенно-то не радуйся, дедуня. Впереди тридцать миль узкостей. Чтоб машина была как часы.

Петрович помолчал обиженно, а потом и сам шпильку подпустил:

— С тебя, Иваныч, приходится бутылочка. Я уж с приходом обязательно к тебе загляну.

— Это в честь чего же?

А Петрович нарочито удивленным голосом: