На суше и на море. 1971. Выпуск 11

Между тем Беневский, стремясь успокоить своих людей, обратился к ним с воззванием: «Барон Мориц Анадар де Бенев, его императорского римского величества обрист и его высочества принца Альберта, герцога саксен-тешинского действительный камергер и советник, его же высочайшего секретного кабинета директор и прочее, всем господам офицерам и всей компании.

…Вы знаете искренность мою. Из того одного заключить можете, что я, будучи в чужом еще государстве, все надобности для вас предусмотрел. То, что я вам обещал, можете требовать у меня, когда я в моем отечестве буду. А здесь хитрость заводить смешно и вам самим вредно. Я сим письмом напоминаю вам: образумьтеся, не давайте себя в обман людям, которых лукавство вам уже известно».

Это воззвание, по-видимому, примирило его с теми из беглецов, кто еще оставался в живых. А надо сказать, что они чужды были всему укладу города, в котором оказались волею судьбы, и умирали не столько от перенесенного в плавании нервного напряжения, лихорадки и желудочных заболеваний, сколько от великой тоски. Как бы там ни было, странники российские покинули наконец Макао, оставив в здешней душной земле пятнадцать своих товарищей.

Справедливости ради надо отметить, что барон старался по мере сил и возможностей не оставлять в беде своих спутников, которые так или иначе были ему верны. Не оставил он их и в Макао; продав губернатору галиот, он уплатил ост-индской компании крупную сумму за перевозку его команды в качестве пассажиров до Франции. Сказать, что он продал галиот ради личной выгоды, как это утверждали Винблан и Степанов, — значит погрешить против истины. У барона был определенный кодекс чести, и он старался ему следовать.

Рюмин свидетельствует, что, прибыв во Францию, «переехали чрез залив в Порт-Луи, где определена… была квартира, и пища, и вина красного по бутылке в день, и денег по некоторому числу из казны королевской, и жили мы в том городе… восемь месяцев и девятнадцать дней». Почти девять месяцев русские беглецы жили за чей-то счет, едва ли за королевский! Надо полагать, и здесь барон позаботился о товарищах, прежде чем уехать в Париж. Все же бедолагам приходилось туго. Иные лежали в госпитале, изнуренные затяжным плаванием. Кое-кто и умер. Наконец, не вынеся этой неприкаянной жизни, они решили написать барону о желании вернуться на родину. Он ответил им короткой записочкой: «Ребята! Я ваше письмо получил. До моего приезду ваша командировка отменена есть. После всякий мне свое намерение скажет. До моего приезду живите благополучно. Я есмь ваш приятель барон де Беневский».

Чем же барон эти девять месяцев занимался в столице Франции? О, здесь он был принят радушно. Кое-что о нем уже слышали, а больше рассказал он сам. Естественной реакцией на такие сногсшибательные приключения молодого польского офицера, как будто даже генерала, было предложение поступить на французскую службу. Барон принял его. В глазах света он выглядел чрезвычайно экзотически — солдат, путешественник, искатель приключений, открыватель неведомых земель. Особым успехом барон пользовался у дам: при всем своем образе жизни он остался блестящим кавалером (легкая хромота от старой раны придавала ему некий дополнительный шарм). Однако вся эта шумно-бестолковая жизнь мало тешила барона.

Он входит в правительство сначала с проектом завоевания либо подчинения французскому влиянию Алеутских, Курильских островов и Формозы. Но этот проект не встретил поддержки: до Формозы, не говоря уже о других островах, было далеко. Вряд ли стоило рисковать. Однако Версаль прикинул, что барону можно доверить устройство колонии на Мадагаскаре.

Наконец-то пришло время вспомнить и о Сусанне, которая, верно, и думать уже забыла о том, что где-то на белом свете есть у нее муж. Барон посылает за ней нарочного.

В марте 1773 года барон получил последние инструкции, касающиеся управления колонией на Мадагаскаре, и уехал в Порт-Луи. Здесь он намеревался включить своих русских «ребят» в экспедиционный корпус. К нему примкнули только одиннадцать человек. Петр Хрущев в чине капитана поступил на французскую службу. Майор Винблан вскоре возвратился в Швецию. Восемнадцать же самых непреклонных и истосковавшихся по родине, несмотря на все уговоры барона, решили пробираться пешком в Париж к русскому резиденту. В конце концов они возвратились домой.