На суше и на море - 1975

Изображения зверей главным образом в профиль, они запечатлены в движении, исполнены с грандиозным размахом и вместе с тем с нежностью, вроде женщин Модильяни, излучающих теплоту. Целое на вид хаотично, словно бы все это было нарисовано в спешке гениальным безумцем с применением техники кино, изобилующей крупными и дальними планами. При этом целое сохраняет стройную панорамную композицию, хотя все говорит за то, что художники из Ляско игнорировали законы искусства. У росписей разные масштабы — от нескольких десятков сантиметров до пяти метров. Немало и палимпсестов, то есть картин, наложившихся одна на другую. Словом, классический беспорядок, который, однако, создает впечатление гармонии.

В первом зале, называемом залом быков, великолепные естественные своды, похожие на застывшие тучи. Это помещение шириной в десять и длиной метров в тридцать способно вместить до ста человек.

Зверинец в Ляско открывается изображением двурогого животного. Это фантастическое существо с могучим телом, короткой шеей, с напоминающей носорожью головой, из которой вырастают два громадных прямых рога, не похоже ни на одно из ныне живущих или ископаемых животных. Его загадочное присутствие при входе говорит, что нам не придется разглядывать атлас по естественной истории, мы — в царстве культа, заклинаний и магии. Специалисты по доисторическим эпохам сходятся на том, что грот в Ляско не жилище, а скорее — святилище, подземная Сикстинская капелла наших предков.

Река Везер вьется среди известковых холмов, покрытых лесом. В ее нижнем течении до впадения в Дордонь открыто колоссальное количество гротов, в которых обитал человек эпохи палеолита. Его скелет, обнаруженный в Кро-Маньон, почти не отличается от скелета современного человека. Кроманьонец происходил, вероятно, из Азии и вслед за последним оледенением (то есть примерно тридцать или сорок тысяч лет назад) двинулся в Европу.

Южная Франция и Северная Испания были территорией, где Homo Sapiens положил начало цивилизации, которую исследователи доисторической эры называют франко-кантабрийским периодом. Эта эпоха включает времена раннего палеолита, именуемого также эпохой оленей. Окрестности Ляско уже во времена среднего палеолита стали поистине землей обетованной, истекающей не столько молоком и медом, сколько жаркой кровью животных. Как позже города возникали на пересечении торговых путей, так в каменном веке стоянки человека появлялись на тропах четвероногих. Каждой весной стада оленей, диких лошадей, коров, быков, бизонов и носорогов устремлялись через эти земли к зеленым пастбищам Оверни. Непостижимая регулярность и благословенное отсутствие памяти у животных, которые ежегодно следовали теми же самыми путями к предопределенной для них бойне, для человека палеолита были таким же чудом, как для древних египтян разлив Нила. На стенах грота в Ляско можно прочитать страстную мольбу о том, чтобы такой земной порядок длился вечно.

Вероятно, поэтому художники, расписавшие пещеру, самые величайшие анималисты всех времен. Для них животное не было деталью невозмутимого аркадийского пейзажа (как, скажем, у голландцев). Они запечатлевали животное мгновенно, в ту драматическую минуту, когда оно было охвачено паникой, еще полно жизни, но уже отмечено печатью смерти.

Первый зал, который, видимо, служил местом церемоний для охотничьих заклинаний, своим названием обязан четырем огромным быкам, самый крупный из которых достигает в длину пяти с половиной метров. Эти великолепные звери господствуют над стадом силуэтно очерченных коней и хрупких оленей с фантастическими рогами. Оглушительный галоп быков раскалывает подземелье. Из раздутых ноздрей вырывается хриплое дыхание.

Зал переходит в узкий коридор, заканчивающийся тупиком. Здесь, как говорят французы, господствует l’heureux desordre des figures[3]. Красные коровы, крошечные детские лошадки, козлы — все мчатся в разных направлениях в неописуемой панике. Рухнувший на спину конь с копытами, устремленными в известковое небо, — свидетельство охотничьего приема, который еще недавно бытовал у первобытных охотничьих племен: огнем и криками зверей гонят по направлению к обрывистой скале, откуда они срываются в пропасть и гибнут. Черный, мягкий контур, насыщенный и затухающий, прекрасно моделирует тело. Короткая, словно у цирковых лошадей, грива и полные движения грохочущие копыта. Охра покрывает весь корпус животного, живот и ноги — белого цвета.

Я отдаю себе отчет в том, что любое описание — перечень отдельных деталей — пасует перед этим шедевром, который наделен умопомрачительной и очевидной цельностью. Только поэзия и сказка обладают такой способностью мгновенно рождать образы. Поэтому хотелось бы просто сказать: «Это был великолепный конь из Ляско». Как же примирить такое изысканное искусство с грубой жизнью доисторических охотников? Как согласиться с копьями, пронзающими тело животного, с убийством, совершаемым художником?