На суше и на море - 1990

Но сделать это было непросто. Из первого камчатского похода Атласов действительно привез немало. Но ведь он и был первым — ему не налог платили, а дарили ительмены и курилм — коренные жители полуострова — шкурки соболей, лисиц, морских бобров в знак уважения и дружбы, доверия и мира. Местные жители до прихода Атласова никогда и не добывали Пушных зверей — потому что этот мех не представлял здесь никакой практической ценности — и дарили щедро, отдавая, может быть, все, что было запасено у них для украшений или что специально добыли для своего белого друга и его собратьев. Атласов прошел немало камчатских верст, и везде его встречали гостеприимно, с открытым сердцем и одаряли тоже от всей души… И возвращался с Камчатки Атласов, не отражая по пути нападений воинственных северных племен, и ни одна шкурка не была похищена. или отбита у него в тундре коряками или чукчами…

Но теперь времена были совсем не те, хоть и прошло с тех пор всего лишь каких-то десять лет.

Северная дорога была почти полностью перекрыта. Коряки, истребив отряд сына боярского Верхотурова-Протопопова в 1705 году; напали вслед за этим на отряд служилого Шелковникова, осадили Акланский острог и держали его в плотном кольце до следующего года, пока к чуть живым от голода акланцам не пришли на выручку казаки из Анадырской крепости.

Не была уже спокойной и сама Камчатка. Центральная ее часть — долина реки Камчатки, где Атласов и заключил в свое время договор о дружбе и вечном союзе С Россией с верховным вождем-тойоном Камчатки Иваром Азйдамом, — была по-прежнему мирной. Но совсем другая картина была на побережьях полуострова и на юге.

Авачинские камчадалы не признавали ничьей власти — ни Азйдама с Уйкоаль-реки, ни Петра… Курилы были то в дружбе с русскими, то нападали на отряды сборщиков ясака… На Западной Камчатке также один год не был похож на другой — если на Гыг-реке (с той поры и по сей день она зовется Воровской) жил разбойный, непокорный, бунтарский люд и казаки в здешних местах не столько о сборе ясака радели, сколько о сохранении «живота» своего, то на других реках казаков встречали где с почетом, где со страхом, но везде с миром…

Так что ситуация была очень даже не простая уже сама по себе, а тут еще царская воля! Поэтому приказчик нервничал, да и тюрьма якутская озлобила Атласова против людей достаточно. И потому, не разбираясь особо в тонкой политике камчатских казаков о замирении с воинственными курилами (а сам Атласов утверждал в свое время, что это самое воинственное племя Сибири) и проторении дороги к Носу для плавания к «незнаемой» земле за «переливами» и «приводу под высокую державную руку новых ясашных плательщиков», пошел Атласов на юг военным походом, чтобы напомнить курилам о былом и заставить подчиниться если не воле своей, то силе… Да, он перестал быть стратегом и дипломатом, думал лишь о том, как вернуть прежнее расположение к себе царя Петра и думного дьяка Винниуса из Сибирского приказа, а Камчатка не была уже прежней, и думать нужно было прежде всего об этом…

И закатилась в том походе былая слава Атласова-атамана. Не принес ничего хорошего ни русским, ни курилам тот поход — столкнулись между собой две силы, и четыре года не было больше между ними мира. И р каких новых землях могла пойти речь, когда русские не способны оказались удержаться даже на реке Большой — дважды за эти годы укреплялись они в Большерецком остроге и дважды сравнивали острог с землей курильские воины.

Так что не только прибавки ясачной не получил на Камчатке приказчик Атласов, но и «смуту великую» здесь посеял и настроил против себя не только камчадалов, но и казаков камчатских.

И не остановился на достигнутом — дело дошло до того, что казак Данила Беляев всенародно обвинил Атласова в присвоении им черно-бурой лисицы, которая по царскому указу принадлежала казне, — приказчик, рассвирепев, зарубил палашом казака.

Не в бровь, а в глаз было то обвинение — за 1707 год «скопил» Атласов 1200 соболей, 400 красных лисиц, 74 морских бобра…

Возненавидели на Камчатке Атласова крепко. Он отвечал всем тем же. А особенно почему-то невзлюбил молодого Ивана Козыреве кого — не раз в «смыках» (кандалах) его в казенке под караулом держал, порол до крови в непонятной звериной злобе своей. Что же хотел выбить-вытравить из непокорного отрока Атласов? Не мечту ли заветную о походе за «переливы», ту самую, что таил в себе и Атласов, надеясь заплатить царю открытием новых земель за все свои злодеяния и преступления, совершенные теперь уже на Камчатке.

Но неужели столь уж опасен был для Атласова какой-то мальчишка? Вполне возможно, даже очень опасен — ведь Козыревский был обучен грамоте. Может быть, это был единственный грамотный на весь полуостров, и через него, стало быть, проходили все бумаги, а значит, он мог знать и о царском указе и мог бы при случае разжечь казаков на смуту и поход… Атласов же придерживал острова про запас. Потому, видно, и прятал он в казенке от казаков несносного мальчишку-грамотея.