А тут и приказчик Колесов прибыл на Камчатку из Якутска с наказом провести со всей строгостью следствие по камчатскому бунту и казнить «смертию» всех повинных в убийстве приказчиков. И открылась тогда вся правда о курильском походе. Но оценил по достоинству значимость этого землепроходческого подвига Василий Колесов. Сам он только что вернулся из Москвы, где был царем за службу верную, за ясак богатый, доставленный самолично Колесовым в столицу, за вести добрые о землях «незнаемых», лежащих в полуденной стороне от Камчатского Носа, жалован во дворяне по «московскому списку» и награжден щедро. А тут, на Камчатке, — пожалуйста! — курилы, от которых сам Колесов получил в 1706 году богатый ясак только после похода Ламаева, сейчас сами платят исправно. Чья заслуга? Есаула Козыревского «со товарищи». И острова те морские ими же и открыты, чертеж «учинен». Так что не казнить, а миловать нужно, награждать и продолжать начатое дело — дойти походом до «Апонско-го» государства, как то Козыревский и предлагает. А что до «смертоубийства», то приказчики покойные своекорыстия ради забыли о долге своем перед истекающей кровью и потом земле Русской, радея о своем богатстве, а не о казне государевой. И нахапали изрядно — при разделе их имущества каждому из 75 бунтовщиков выпало из той добычи по 60 соболей, 20 красных лисиц и по два бобра. Потому Колесов суд свой вершил так — приказал выдать ему для казни лишь тех, кто исполнял приговор и чьи руки потому были обагрены кровью. Тех он и казнил. А остальных, частью поротых, частью клейменных и штрафованных, послал с оштрафованным же Козы-ревским в новый поход на Курилы.
Тринадцатого апреля 1713 года на небольшом морском судне отряд из 55 служилых, 11 камчадалов и японца Сана, судно которого в 1710 году заброшено было штормом на Камчатку, отправился в море. Вот теперь и был покорен Пара-мушир, Онекотан, собраны первые сведения о других островах гряды, о Японии, составлен чертеж островов и привезен Василию Колесову подробный «доезд» (корабельный журнал), которым потом пользовались Миллер, Евреинов, Шестаков, Беринг, Крашенинников, Кириллов, Страленберг…
«Ученые не только проявили огромный интерес к материалам Козыревского, но и полностью доверяли им»
Это было огромное открытие тех лет, и потому не было нужды преувеличивать его значимость — да и дело по бунту закончилось почти для каждого из них благополучно.
Но не знал, не догадывался, не подозревал и не предполагал Козыревский, что все еще для него только начинается и пойдут теперь годы, помеченные в календаре его великой судьбы черными метками того родового проклятия.
Жадность камчатских приказчиков была известна. И потому есть все основания сомневаться в том, что лейтмотивом камчатской трагедии была эта самая ненасытная жадность приказных людей. В те годы, как мы знаем, сибирская пушнина определяла во многом могущество Государства Российского, потому не мудрено, что именно она же, мягкая рухлядь, определяла в самой Сибири имущественные дела не только властвующих, но и всех остальных, живущих здесь. Поэтому мнение историка Окуня, который считает, что одной из причин камчатского бунта был протест казаков не против самого факта накопительства приказчиками мехов, а против несправедливого раздела этих «трофеев» между всеми, достаточно верное. Но тогда мотивы бунта видятся уже совсем под другим углом зрения. И нужно признать, что совсем не малую роль в этих событиях сыграли и эти «незнаемые» острова — то есть возможность списать самый тяжкий грех открытием и присоединением к России новых земель.
Мы не знаем, как сложились на Камчатке личные дела следующих после казненных приказчиков — Василия Севастьянова и Василия Колесова. Один был страшно перепуган бунтом и поспешил убраться с Камчатки подобру-поздорову, а второй был занят следственными делами, так как одновременно с делом Козыревского с товарищами он рассматривал еще одно — о самовольном захвате власти в Верхнекамчатске казаком Константином Киргизовым (кстати, смягчающих обстоятельств в деле Киргизова Колесов не обнаружил и приказал его казнить)…