— Ну к чему это, капитан? Зачем смотреть на отражение, когда перед нами сам оригинал?
«Рыжий» оказался Квислингом.
После завтрака мы на автомобилях отправились в знаменитый Батумский ботанический сад, созданный выдающимся русским ученым А. Н. Красновым. Долго осматривали замечательную коллекцию растений, привезенных со всех частей света. Нашего почетного гостя больше всего заинтересовал «японский уголок».
Я уже был знаком с этим причудливым собранием карликов и относился к нему как к своего рода курьезу.
«Можно ли, — думал я, — говорить о серьезном научном значении столетней сосны высотой в четверть метра или бамбука толщиной со стебель пшеницы, насчитывающего несколько десятков лет? Богатые китаянки, например, с младенчества забинтовывают ноги, чтобы они до старости оставались крошечными. Но ведь это же уродство!»
Что-то в этом роде, помнится, я и сказал Нансену, когда мы сидели с ним около игрушечного мостика, перекинутого через «реку» шириной в ладонь.
Светлые усы Нансена вздрогнули от улыбки.
— В данном случае, — сказал он, — меня удивляет и радуют не столько растения, сколько люди, которые их создали, люди, сумевшие накопить столько знаний и проявить столько терпения, чтобы так властно переделывать природу…
— Если… — добавил он, немного помолчав, — если человек научился нормальное превращать в очень маленькое, значит, он сможет и маленькое превращать в огромное… Например, землянику — в плод величиной с дыню!
И Нансен лукаво подмигнул мне.
Я тогда еще ничего не знал о мичуринских опытах.
Только потом, несколько лет спустя, я оценил способность Нансена глядеть далеко вперед. Когда он сидел в «японском уголке», мысли его касались не столько преобразования природы растений, сколько преобразования самих преобразователей, то есть людей, вооруженных наукой, стремлением к изобилию всего и для всех.
Впервые я увидел Фритьофа Нансена в 1921 году. Он выступал перед депутатами Московского Совета.
Еще после окончания первой мировой войны Нансен, будучи членом Лиги наций, помог скорейшему возвращению на родину полумиллиону русских солдат и офицеров, находившихся в плену.
В августе 1921 года Нансен в Москве подписал соглашение о создании «Международного комитета помощи голодающим на Волге», и спустя месяц этот комитет уже отправил в Россию первые поезда с хлебом. Но руководители капиталистических держав заявили, что они пропустят эти грузы через границу только в том случае, если большевики откажутся от своей власти и сложат оружие.
Для спасения голодающих нужно было около 50 миллионов рублей. В такую же сумму обходилась тогда постройка одного крейсера. На многочисленных конференциях Нансен языком пламенного агитатора доказывал необходимость оказания помощи России.
Нансен сказал на одной из конференций:
— Я знаю, чем руководствуются эти люди. Они боятся, что моя деятельность укрепит советскую власть. Хорошо, обойдемся без Лиги наций!
И он обратился к частным лицам, которые дали деньги, потому что верили Нансену, его честному сердцу. Голодающие были спасены.
Девятый Всероссийский съезд Советов постановил выдать норвежцу Нансену грамоту такого содержания:
«ГРАЖДАНИНУ ФРИТЬОФУ НАНСЕНУ.
IX-й Всероссийский съезд Советов, ознакомившись с Вашими благородными усилиями спасти гибнущих крестьян Поволжья, выражает Вам глубочайшую признательность от имени миллионов трудящегося населения РСФСР. Русский народ сохранит в своей памяти имя великого ученого, исследователя и гражданина Ф. Нансена, героически пробивавшего путь через вечные льды мертвого Севера, но оказавшегося бессильным преодолеть безграничную жестокость, своекорыстие и бездушие правящих классов капиталистических стран».
Моссовет избрал его почетным депутатом. Нансен с глубокой благодарностью принял это звание.
Он стоял на трибуне. Его тихий голос звучал ясно и четко.
— Я только выполнил свой долг, спасая от смерти голодающих, так же как русские выполняют свой долг перед историей, провозглашая труд основой человеческого существования!
Он говорил по-английски с большими паузами, опустив глаза. Сидя в ложе для журналистов, недалеко от трибуны, я хорошо видел, что он волнуется, понимая ответственность своего положения — единственного члена Лиги нации, которому поверили, которого полюбили, которого чтит вся огромная Советская страна.