На суше и на море - 64. Фантастика

Не знали люди, что сердца батыров, оставленные у порога Зохре, пожирает Харут после любовных утех с красавицей. Но скорбели они о лучших сыновьях своих, ставших жертвой безрассудной страсти, и дошла их скорбь до славного батыра Марута. Глянул батыр орлиным глазом вдаль, увидел, как дэв пожирает сердца людей, и преисполнился великим гневом. Ударил он о землю пиалу с зеленым чаем и разбил ее на тысячу кусков. И котел разбил, и тунче,[11] и проклял коварного духа пустыни страшным проклятием.

Сел Марут на коня, ноги которого были подобны четырем смерчам, а хвост хлестал, как самум. Взял саадак[12] с луком и колчан со стрелами и поехал на битву с дэвом от берегов шафрановой Джейхун-реки в мрачное царство Иблиса, куда умчал свою возлюбленную Харут.

Долго длилась их битва. Уже десять переходов сделало Солнце-повелитель планет — по четвертому своду,[13] уже вступило оно под сень покрывала созвездия Девы, а бой все не затихал. Метал батыр в Харута огненные стрелы своего гнева, и прожигали землю насквозь эти стрелы. Но взлетал вверх Харут огненным столбом, метался, словно нетопырь, визжал, как дикобраз, схваченный за морду барсом, и дышал на батыра смрадным жаром.

О путник, идущий в неведомое извилистой тропой жизни, это был большой жар. От него таяли воском саксаул, и седин, и янтак — верблюжья колючка. Таяли пушистые шарики кандыма и каменные города с людьми, и черным становился золотой песок пустыни. Люди превращались в пар, в ничто. А те, которые сохранили дыхание в ноздрях своих, они, о путник, стали безумными и принялись терзать ближних своих.

И тогда крикнул Марут голосом грома, позвал людей на помощь себе. Очнулись они от безумия, взялись за руки и стеной пошли на духа пустыни. Теперь бессилен был против них его адский жар, потому что страшен он только для одинокого.

И победили они. Когда завершило Солнце тринадцатый переход и вошло в созвездие Стрельца, настигла карающая стрела коварного дэва.

Огромной черной змеей уполз Харут под землю на вечные муки, уготованные ему. А Марут, обретший в этой битве силу небожителей, сказал Зохре: «Ты хотела бессмертия? Да будет так! Но кому даруется долгая жизнь, у того меняется внешний вид». И вывернул он Зохре ребра наружу, превратил ее в мерзкую черепаху.

«Живи! — сказал. — Живи и питайся прахом сущего, погубленного по твоей вине. И когда соберешь весь прах, восстанут для новой жизни погубленные, а ты погрузишься в вечность мрака и пламени. Так начертано на листьях дерева Туби».

Тогда отверзла Зохре пасть и проскрежетала: «Я видела листья дерева Судеб. Там не написано сказанного тобою. Ты восстаешь против несокрушимого, одумайся!»

И засмеялся батыр и сказал: «Я и те, кто сражался со мной рядом, записали эти слова. Мы записали! И так будет, пока над миром не перестанет всходить луна!»

Черным прозвали люди место битвы с дэвом. И до сих пор еще ползает там бессмертная Зохре-черепаха и потомки ее — порождение Высокомерия и Зла. Ползают и подбирают летучий прах, и не дано им питаться ничем, кроме земли. Но уже недолго осталось им ползать, о путник, знающий свою дорогу и не закрывающий глаз от светила. Иди и поведай братьям, что час близок.

Глава вторая. Двое

Красный огонек сигареты то вспыхивал, то притухал: словно маленький светлячок танцевал в темноте свой беззаботный танец.

Мергенов курил, лежа на спине, ощущая всем телом тепло нагретого за день песка, и пускал дым прямо вверх.

Было новолуние. Четкие колючие звезды представлялись частыми проколами в плотном полотнище палатки. Когда дым, выдохнутый Мергеновым, смягчал их острый блеск, казалось, что новый Млечный Путь ширится и растет во Вселенной.

— Между прочим, — сказал Мергенов в темноту, — черепаха в самом деле считается у нас бессмертной. Помню, как-то в детстве мальчишки отрубили одной черепашке голову, чтобы проверить это. Она две недели по двору ползала и прятала лапы, если ее трогали. А потом куда-то пропала. Дед сказал, что она новую голову отращивать пошла.

Темнота зашевелилась и, помедлив, ответила голосом Игоря Петровича:

— Жаль.

— Что жаль?

— Жаль, что люди лишены такой возможности — головы свои менять не могут… Впрочем, черепахи тоже. И ваша околела вполне благополучно где-нибудь под забором.

— Вероятно, — согласился Мергенов, — но все равно живучесть просто поразительная.

Он похлопал по карманам, достал новую сигарету, чиркнул спичкой.

Колеблющийся огонек осветил юношеское лицо тонкого, чеканного рисунка — лицо древнего кочевника туркменских степей: красиво очерченные губы, нос с небольшой горбинкой и нервными ноздрями, чуть выступающие скулы, высокий лоб с крылатым росчерком бровей.

Спичка погасла.

— Курите вы очень много, — сказал Игорь Петрович. — Поэтому и устаете так сильно в пути… Кашляете. Представляю, что из вас будет, когда до моих лет доживете.

Словно школьник, пойманный учителем за чем-то запретным, Мергенов инстинктивно сунул сигарету в песок.

— Привычка.

— В двадцать лет привычек не бывает. Они попозже приходят.

— Мне уже двадцать пять.