На суше и на море. Выпуск 21 (1981 г.)

– Страшнее. Реальнее и потому страшнее. Это буровую вышку тягачи на новое место перетаскивали, сорвали поверхностный слой почвы. А без гумуса, как известно, не могут расти ни травы, ни злаки, ни прочая зелень. А чтобы этот слой восстановить в условиях пустыни, лет триста, а то и больше нужно.

– Значит, царствуем - рубим сук, на коем сидим? - горько усмехнулся Давид.

– Я верю, - сказал Ашир, - что сук этот все-таки не срубим.

– А если я тамариска и саксаула для костра наломаю, не будет глобальной катастрофы?

Похоже, Давид обрел прежнюю форму, раз сел на любимого конька, и Ашир обрадовался этому:

– Ломай уж! - махнул он рукой. - Ломай, гунн, круши, вандал!… Я ведь тоже мечтаю о глотке обжигающего кок-чая.

В ночи горели и мерцали «земные звезды». Они плыли над скелетиками кустов, зеленовато-голубые джейраньи глаза. Всеми переливами красок играл в саксаульнике барханный кот манул. Яркими рубинами светил геккон. А всех богаче и красивее был тарантул - обладатель восьми ярчайших изумрудов. Все это подтвердилось утром. Обнаружились аккуратные дорожки из листьев сирени - следы джейранов, растопырки барханного кота и останки скорпионов, фаланг, тарантулов: кот манул охотился за ними ночью. Нашелся и окоченелый трупик маленького геккончика, убитого свирепым тарантулом. Но это - утром. А пока стояла ночь.

– Ашир, - жалобно протянул Давид, - неужели ты меня пустишь одного к этим чудовищам?! Неужели ты сможешь сидеть спокойно и слушать, как хрустят кости твоего товарища? Нет, не верю, что в тебе не сохранилось ни грамма человечности!

– Сохранилось, не канючь, - проворчал Ашир. - Фонарик только возьми, а то ничего не увидим во мраке.

Все-таки сидеть у огонька было куда приятнее, нежели впотьмах. Выспавшись, они наслаждались чаем, светом, теплом.

Не боясь костра, ныряли к огню летучие мыши - ловили мелкую ночную живность, привороженную древними чарами огня.

– Слышишь, как пищат? - спросил Давид.

– Кто?

– Нетопыри.

– Смеешься ты, что ли? У них же ультразвук, с сорока пяти килогерц начинается. А предел человеческого слуха - чуть за двадцать.

– Это я и без тебя знаю, а мышей все равно слышу.

Грустное, тягучее кошачье мяуканье медленно проплыло над их головами. Ашир задумчиво сказал:

– В детстве я твердо верил, что это кошки по ночам летают: ловят мышей летучих. Потом уж узнал, что козодой иногда так кричит. А-а, привет, приятель!

В круге света стоял забавный ушастый еж на тонких и высоких лапках, напряженно шевелил блестящим, как антрацит, рыльцем, принюхивался. Мимо пробежала не боящаяся никого на свете свирепая жужелица-скарит. Но еж проглотил ее и пошел дальше, принюхиваясь.

– Добрая собака, - сказал Ашир.

– Где? - не понял Давид.

– Еж! По древним поверьям огнепоклонников, он к добрым собакам относится.

– Есть и злые?

– Как же без злых? Это наши давешние панцирные бойцы.

– Черепахи?

– Они самые. По преданию, творение злого бога Аримана. Но я слышал и более поэтичную легенду. О красавице Зохре, которая за любовь к дэву Харуту и за недоброе сердце была превращена аллахом в черепаху.

– Да-а-а, - потянул Давид после паузы. - Может, сообразим по рюмочке чайку?

Давид повозился среди вьючной поклажи, чертыхнулся пару раз и вылез с бутылкой коньяка и пластмассовыми неаппетитными стаканчиками.

– Рюмочки-то подкачали, - посетовал он, наливая.

– Ничего, - бодро сказал Ашир и, поперхнувшись, долго кашлял.

От коньяка приятные, теплые волны расходились по телу, и Ашира охватила раскованность, эдакое блаженное сознание собственной значимости. Он первый заглянет внутрь чудесного цветка, и его имя будет навсегда связано с раскрытием жгучей загадки.

Нетопыри перестали летать, зато к костру сползлись разнокалиберные насекомые пустыни. Мелькали мохнатые бражники, толстые и красивые; чернотелки уткнулись головами в песок, словно молились огню; изящно покачивались богомолы, прижимая к груди шипастые хватательные конечности. Даже верблюд подошел и время от времени шумно сопел.

– Вали отсюда, - желчно сказал ему Давид и швырнул маленькой, но каменно тяжелой саксаулиной. - Сопит тут, ну прямо как Хрусталев.

Верблюд обиделся и ушел переваривать жвачку. В освещенном пространстве бесшумно, как призрак, возник тушканчик, испуганно подпрыгнул без малого на метр, поймал маленькими ладошками бражника и растворился во тьме.

Проснулись они рано, как только стало розоветь на востоке. И звезда путеводная там сияла - Венера. А по-местному - Зохре. Та самая, которую аллах в черепаху превратил. Давид пошел ловить верблюда, ускакавшего на спутанных ногах в колючки. Ашир принялся готовить завтрак.

После завтрака они достали карту-трехверстку, сверили с ней кроки и решили, что уклонились от азимута. Ошибка была поправимой: прибавлялись два-три лишних километра.

Сперва все шло как надо. Ашир посматривал по сторонам и радовался хорошему утру. Давид временами бросал взгляд на компас.

– Ходил кто-нибудь этим маршрутом? - осведомился Ашир.

– А кроки господь бог составлял? - вопросом на вопрос ответил Давид.

– Главная экспедиция Мергенова этой дорогой пойдет? - не унимался Ашир.