На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979

Несколько парадоксальным образом с годами бдительность по отношению к своим письмам притупляется. Впрочем, тут нет ничего парадоксального: устаешь, что ли, равнодушие ли охватывает. Рука напишет лишнюю фразу — эх, что ж теперь, заново все переписывать? Да пропади все пропадом, читайте, вот там, и еще другую фразу напишу, похлеще, читайте, делайте фотокопии, складывайте в мою папку, или как там выглядит мое «дело» у вас.

Я особенно позволял себе такие вещи, когда стал известным писателем. Пожаловался в письме матери, что окружен слежкой, что мой телефон прослушивается. Подумал: пусть в КГБ знают, что я об их слежке за мной знаю, так что могут меньше утруждать себя. Бросил письмо в ящик, а на другой день зазвонил телефон, и неизвестный голос многозначительно просил выйти на трамвайную остановку. Я вышел. Ко мне подошел человек, шепнул: «Не привлекайте ничем внимания, пройдемся». Мы пошли по пустынной улице, и он заговорил: «Что вы делаете! Что вы написали вчера в письме матери: что ваш телефон прослушивается, что за вами следят! Вы же даете материал КГБ. Я узнал случайно. Мой приятель работает там, он уже вчера вечером рассказал, что они там накинулись на ваше письмо как коршуны». Себя этот человек не называл, все время косил глазами: нет ли за нами слежки. Далее он перешел к тому, что я у себя храню дома. Он перечислял самиздатовские рукописи, разные фотокопии — знал все вплоть до того, что у меня где-то валяются страницы из иностранных журналов. Мы даже стали спорить: о некоторых этих «материалах» я говорил, что ничего подобного никогда у меня не было. Он возражал: вы забыли, есть. Действительно, я потом дома поискал — нашел.

До сих пор я не знаю, был ли этот неизвестный благодетелем или кагэбистом. Но мне был преподан наглядный урок, что онизнают о том, что у меня есть, лучше, чем даже я сам. И читают письма, пожалуй, внимательнее, чем сами пишущие и их адресаты. Я более склоняюсь к мысли, что этот неизвестный был кагэбистом, что вся эта операция проводилась вполне обдуманно. Так уж много бы рассказывал приятель-кагэбист ему, нештатному, такому сомнительному, способному на страшный риск, лишь бы предупредить чужого человека. По заведомо подслушиваемому телефону вызывал, точно указывая место встречи — явно почерк КГБ. Таким иезуитским способом КГБ, возможно, просто решил мне напомнить: нам все известно, трепещи!

Ибо, кроме задачи сбора информации, вся эта гипертрофированная система слежки имеет другую, не менее важную, а может, даже и более важную на сегодняшнем этапе задачу: внушать страх. Именно: «КГБ все известно, каждый звук, каждый шаг». Гражданин трепещущий, испуганный — не опасен, удобен для руководства им, и чем больше таких, тем власти спокойнее. Не боящийся — это для КГБ как кол поперек горла, таких КГБ сегодня сам боится, справедливо видя в них серьезнейшую для себя угрозу. Но число не боящихся в последние годы все растет и растет. Видимо, любая система поддержания страха, вплоть до оруэлловских телескринов персонально при каждом, имеет свои пределы во времени; как и все на свете, в общем-то, — начало, эффектное развитие и неизбежный конец.

25 октября 1974 г.

«Советский человек»

Слова «советский человек» чрезвычайно часто употребляются в Советском Союзе, и, автоматически повторяя их, далеко не каждый, по-видимому, вдумывается в их смысл, тем более сейчас уже мало кто может сказать, откуда взялось это словосочетание, когда оно появилось. Любопытно, что если поставить себе цель отыскать в современных советских изданиях, энциклопедиях, толковых словарях и прочее, как родился (и когда) этот «советский человек», то отыскать не удастся. А ведь было время, когда сочетание слов «советский человек» прозвучало впервые, и прозвучало очень непривычно, почти как нелепость, но затем, постоянно повторяемое, вдалбливаемое партийной пропагандной машиной, стало обычным, как будто бы и понятным, стало даже унылым словесным штампом.

«Советского человека» же впервые пустил в обращение Вячеслав Михайлович Молотов. Это он, верный сталинский соратник, объявленный после смерти Сталина участником «антипартийной группы» (а ведь тоже — какое словосочетание: «антипартийная группа», состоявшая сплошь из партийных руководителей! А ничего, повторялось, повторялось и тоже стало как будто бы и обычным, как будто бы и понятным), — так вот Молотов, член партии чуть ли не с самого начала ее существования, один из возглавителей партии на протяжении почти всей своей жизни и которому ироничная судьба уготовала кончать дни в качестве «антипартийного», — он впервые назвал гражданина СССР «советским человеком» в своем докладе на XVIII съезде ВКП(б) в 1939 году. До 1939 года, оказывается, «советского человека» не существовало. Несмотря на «антипартийность» автора этого словосочетания, само оно стало любимым выражением в партийном лексиконе, прочно пережив даже популярнейшее когда-то другое определение гражданина СССР, пущенное самим Сталиным: «винтик».