На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979

Этот «винтик» был по времени моложе «советского человека». Сталин употребил его впервые на банкете в Кремле в честь победы над гитлеровской Германией, в 1945 году. С заоблачных высот своего величия он осчастливил народы, всех граждан страны, похвалив и поблагодарив за беззаветное участие в войне — как бы ласково потрепал по плечу двести миллионов, заметив, что без них, без этих винтиков, война не была бы выиграна. Война-то, конечно, была выиграна лично им, но он расщедрился и на несколько добрых слов этим миллионам винтиков, призванным копошиться где-то под его пьедесталом. Затем на многие годы эти «винтики» восторженно употреблялись советской пропагандой как гениальное, самое точное, и почетное, и верное определение гражданина Страны Советов.

После смерти Сталина это отнюдь не почетное, а скорее оскорбительное слово перестало упоминаться, а потом некоторое время, после xx съезда, даже осуждалось. Некоторые журналисты, осмелев, писали, что кончились, мол, времена, когда человека называли винтиком. Но осуждение быстро было прекращено. «Винтик» исчез, «советский человек» поглотил его. Но если подумать, то ведь нет принципиальной разницы между унизительным сталинским определением «винтик» и более обтекаемым молотовским «советский человек». И вот почему.

Как слово «винтик», так и сочетание слов «советский человек» служит в конечном счете цели растворения личности, индивидуальности, даже национальности в некоей состоящей сплошь из одинаковых частиц массе. «Массы», «коллектив» — на какую высоту это вознесено партийной пропагандой! Причем «коллектив» — «единодушный», всегда. Иными словами, не имеющий разнообразия мнений (то есть того, что как раз наиболее естественно и нормально в человеческом обществе). Единодушны и единообразны, скажем, селедки в косяке. Требовать от людей чего-то подобного — по меньшей мере странно. Да это и вообще невозможно.

А вот поди ж ты: так умело, так барабанно на протяжении многих десятилетий превозносится этот самый «единодушный коллектив», что понятие коллективизма как благословенного подчинения, неимения ничего собственного-личного, а если оно есть, то отказа от него в пользу этих самых «коллективных» мнений, которые вообще не существуют в природе, а на деле есть мнения вожаков, хозяев, глав, диктаторов, — эти ложные понятия прививаются с детства и потом сопровождают оного «советского человека» всю его жизнь. И лекции о пользе коллективизма, и литература, и назидания со сцены, с экранов. В школе заучивают как якобы убедительное, ибо сильно выражено языком поэзии, из Маяковского:

Единца!
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто ее услышит? —
Разве жена!
И то
если не на базаре,
а близко.

Убедительно? Ну как же! И как же иначе? — кажется школьнику.

Как удобен для управления послушный, без всяких вопросов, критики и разных индивидуальных отклонений коллектив. И именно к коллективизму в таком,мягко говоря, своеобразном истолковании этого понятия и призывается, значит, коллективный «советский человек». Где можно — просто принуждается приказом. В армии или в местах заключения, например. Подлинного коллективизма, который появляется в результате объединения хотя и разных, индивидуально очень отличающихся личностей, но в чем-то сходящихся, на какой-то главной, общей основе, — такого коллективизма власти в СССР боятся как огня. Коллективных протестов, коллективных демонстраций, коллективных изучений чего не положено и так далее. Нет, этот самый «советский человек» должен быть именно «винтиком» коллектива без индивидуальных отклонений, без разных личных, больших или меньших «но», «однако», «почему».

В той же армии, где коллективизм вменяется приказом (коллективизм в советском понимании), категорически запрещено подавать солдатам какие бы то ни было коллективные жалобы или заявления. Даже не протесты — обыкновенные просьбы. Коллективно — нельзя. Почему бы это? Мы же за коллективизм? За коллективизм, да не тот. Нужен коллективизм именно в подчинении. Но не в критике и даже не в просьбах. Нужен коллективизм в кавычках — такой, который позволяет подавить, не выслушивая, не считаясь, любые индивидуальные и коллективные же мнения, расходящиеся с позицией, предписанной сверху.