На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979

И знаете, если сделать вид, что серьезно пытаешься найти ответ на этот вопрос, начинают мелькать лица, фигурки разных человечков с повелительными голосами, но имена их по большей части стерлись, забылись. Ведь они что? Они были просто исполнители, никому из них лично не было никакого резона, никакого удовольствия, чтобы моя жизнь была удушаема ерундой. Это за ними стояли исполнители рангом крупнее. Но они меня и в глаза не видели, а я — их. Им, казалось бы, тем более я должен быть безразличен — зачем им непременно портить мне что-то? Были и умершие уже давно, иные — сто лет назад. Погодите, так это им надо было сто лет назад, чтобы я сегодня так бездарно жил? Смеетесь!.. Тогда кому же нужно? Абстракции? Получается, что да. Какой-то мертвой, нечеловеческой, абстрактной — с больших букв — Всеобщей Схеме, от которой равно мучаются и исполнители и исполняющие, и, значит, так себе и коптим среди клеток и ребер ее — каждый свой отрезок неповторимой жизни.

А мир велик, а мир просторен, разноцветен, разнообразен, сто жизней дайте — не хватит, чтоб объехать, увидеть, услышать, попробовать почувствовать и малую долю его. Краешком, краешком уха и я что-то об этом в юности слышал, в промежутке между третьей и четвертой главой «Истории ВКП(б)», в очереди за крупой, между лозунгами «повышать производительность» с одной стороны и «повышать бдительность» с другой, между забором справа и колючей проволокой слева. Но — только слышал. Ужас. И то уже — проступок.

Вот я только проснулся, вспоминаю первые попавшиеся, какие приходят в голову, далеко не главные примеры ничего не стоящей, унылой ерунды, которой, однако, в советском обществе человеку обязательно надо, положенозаполнять жизнь. Это если так совершенно непредвзятым, чистым взглядом, словно проснувшись, взглянуть на советскую жизнь, то станет и удивительно и непонятно: да зачем в ней все так неудобно, а то нелепо, а то мучительно, а то дико? Ну скажите, пожалуйста, почему нельзя свободно взять и поехать, скажем, на остров Пасхи в Тихом океане? Поехать, посмотреть — вернуться. Почему не просто работа, но обязательно со взятием обязательств, каким-то смехотворно-абстрактным соцсоревнованием, собраниями, плакатами, стенгазетами, этими ворохами чепухи — но у каждого-то она куски жизни отнимает. А почему есть КГБ и — стукач на стукаче? Есть же общества, где людям такое и во сне не снилось, и, оказывается, без КГБ — живут. Хорошо, свободно, спокойно, по-людски. А почему мне положено читать «Историю КПСС», а роман Набокова «Лолита» — ни в коем случае? И так далее, и так далее, ну к чему ни прикоснись, только диву даешься: до чего неудобная, малоинтересная, трудная, унылая жизнь. Да. И мне обидно, мне жаль. Чужих жизней жаль, и своей, конечно, какая она была. Вот почему я говорю, что если бы мне, таким образом, попался гайдаровский «горячий камень», я бы уж понес его на гору там или в долину, так себе ярко это сейчас вообразил, что, право, жаль, что это все одна фантазия.

21 ноября 1975 г.

Не умеющие жить

Иногда, когда бывает сессия Верховного Совета СССР, в газетах помещаются снимки — общий вид президиума, общий вид зала. Последние, вид зала, особенно любопытны: ровные ряды лиц с поразительно бессмысленным выражением. Это не просто фотоснимки, это в сущности фотокарикатуры. Вы знаете, будь я на месте редактора, я бы такие снимки стыдился помещать, боялся бы: это же разоблачительные материалы, обладающие убийственной сатирической, прямо гоголевской выразительностью. Огромный зал, от первого места до последнего наполненный фигурами, задача которых, во-первых, значит, заполнять собой этот зал, во-вторых, по сигналу иногда бить в ладоши, иногда поднимать руку, иногда вставать. Все. Как говорится, работа не пыльная, но — свирепо скучная, тянет в сон, но не дай бог заснуть; и книжку нельзя читать, ничего нельзя; только сидеть, глядя перед собой, так сказать, собой здесь присутствовать. Постепенно, вероятно, к этому можно привыкнуть. И люди, вероятно, считают, что терпеть стоит, потому что это же не бесплатно, это вознаграждается.