На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979

В Лондон советские газеты приходят быстро: иногда на второй день, иногда на третий. Время от времени я беру свежую «Правду» или «Литературную газету», читаю. Раньше это меня раздражало, возмущало, что ли, потому что ведь прямо-таки что ни абзац, то искажение, неправда. С самых примитивных начиная: решения очередного пленума «вызвали небывалый трудовой подъем» — вдуматься только в эти слова. Небывалый — значит: такой, какого еще не бывало до сих пор. Все предыдущие подъемы были ниже. Но каждый из них, как мы помним, был «небывалый». Так, за все десятилетия советской власти, рвясь от одного небывалого подъема к другому, выше, выше и выше, труженики уже давным-давно должны были бы лопнуть от усилий… не будь, к счастью, эти «небывалые трудовые подъемы» простой пропагандной неправдой, так же как и различные «встав на трудовую вахту в честь…», «народ единодушно одобряет…», небывалые энтузиазмы по поводу годовщин, выборов, сессий, съездов, пленумов, отдельных речей, снижения цен, повышения цен. Я не собираюсь разбирать примеры: те, кто в СССР сочиняет неправду, знают, что это неправда, — и те, кто ее должен читать или слушать, тоже это знают. Но!И те и другие должны делать вид, что все это якобы правда, таковы правила игры. Вернее, куда серьезнее: таков принцип, на котором построено общение между людьми. Неправда — как основополагающий принцип в жизни не одного какого-то человека, и не группки, и не прослойки, а громадного многомиллионного государства, супергосударства хх века… Ну, знаете, в таких масштабах— вот это, уж верно, небывалый…уж не знаю, подъем ли; но если к высотам неправды, то — подъем.

С годами жизни на Западе что-то со мной происходит. Я сегодня просматриваю советские газеты спокойно или, пожалуй, если точнее выразиться, задумчиво… вижу знакомые слова, они все из русского языка, если брать каждое по отдельности, но в целом… в целом это какой-то особый язык, настолько далекий от естественного человеческого, что с него можно делать переводы — с этого особого, якобы русского на нормальный русский, как переводы казенно-партийных штампов, так, главное, переводы с неправды на правду. В былые века такого странного мира, где все искажено, переставлено, перевернуто и в официальных понятиях, и в словах, и в поступках, — такого мира даже сказочники, даже писатели-фантасты не могли вообразить. Джордж Оруэлл написал свой роман «1984» в 40-х годах нашего века, глядя уже на СССР, так сказать, с натуры. У него там Министерством любви называется госбезопасность с застенками и убийствами, Министерством правды — государственная машина дезинформации и так далее.

Но как же это случилось и как это может так долго продолжаться? Уж сколько раз, казалось бы, твердили миру… Что лгать плохо, мол, неправдой свет пройдешь, назад не вернешься. Мол, у лжи короткие ноги. Что ложь и счастье — вещи несовместимые… Так что, все это лишь в теории, так сказать, прекрасно? А на практике… А ну-ка, что, если вообразить себе на секунду, что в Советском Союзе вдруг на практике начиная с одного прекрасного дня газета «Правда» и все другие «Комсомольские», «Казахстанские», «Ленинградские» и прочие «правды» стали бы писать только правду? И все руководители, все власти от больших до самых маленьких стали бы говорить только правду? И весь народ вслух, естественно, не боясь и не задумываясь, стал бы говорить между собой и кому хочешь в глаза — только правду? Что бы тогда было?

Надо, во-первых, признать, что это картина трудная даже для смелого воображения. Принцип неправды так глубоко укоренился в СССР на протяжении ряда поколений, что вообразить себе уже хотя бы одну только газету «Правда», пишущую действительно правду, и то почти невозможно. Нереальность! Абстракция!

Какая абстракция? Сколько угодно в мире есть газет, пишущих правду, но прежде всего сама же газета «Правда» до революции тем и занималась, что так и резала правду-матку в глаза царскому правительству, не так ли? Ну, может, где-то перегибала, может, случались искаженные информации, но — лишь как брак в работе, как нежелательное явление, а названа-то была «Правдой» именно за то, что ставила себе цель говорить правду. Значит, возможна газета, говорящая правду, это не абстракция. А вот поди ж ты, вообразить такое в конкретных советских условиях — уже почти невозможно. Как говорится, дошли.

А во-вторых, если все же напрячь воображение и кое-как, схематически, с грехом пополам, представить себе Советское государство с полным и безоговорочным торжеством правды и только правды во всем, то… То что?!