На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979

И вся эта уйма денег, представьте, умещалась в одном кожаном портмоне — правда, большом, этакое что-то среднее между большим кошельком и ученическим портфелем, где-то я на какой-то свалке его подобрал да и стал понемногу набивать деньгами.

В прошлый раз я подробно уже рассказывал, как много в те времена валялось иногда прямо на улице или на свалке старых, ненужных, навсегда аннулированных бумажных денег — от солидных дореволюционных царских, и керенок, и первых советских до немецких гитлеровских и оккупационных, и советских сталинских, прекративших хождение после денежной реформы 1947 года.

До войны многие люди хранили старые деньги, особенно царские, втайне надеясь, что, может, случится чудо и старый режим восстановится, а с ним и его деньги, и облигации, и другие ценные бумаги. Но когда война окончилась полной победой Советского Союза и стало ясно и младенцу, что это уже действительно серьезно и старое уже действительно никогда не вернется, тут и полетели на свалку бумажки, бывшие когда-то деньгами, пачки радужных сторублевок-«катеринок» — за каждую из таких радужных бумажек, говорил мой дед, до революции можно было купить самую лучшую корову; пачки керенок, и каких-то сибирских денег, и каких-то денег Войска Донского. Девяностолетняя вдова фабриканта Кобца предлагала мне где-то в конце 40-х годов купить у нее мешок царских денег, общей суммой один миллион царских рублей, — купить для коллекции, естественно. А я не купил: зачем мне был лишний миллион? Я имел уже 500 миллионов, уж так был богат!

Будь я настоящий фанатичный коллекционер, я бы, конечно, купил бы, из жадности, впрок, для обмена с другими коллекционерами, как это положено, но я-то к своему этому занятию относился несерьезно. Валялись на земле какие-то бумажки, называвшиеся когда-то деньгами, — ну, я их подбирал. А покупать еще, настоящие деньги за это платить — еще чего не хватало! У самого на хлеб не было. Я жил в Киеве, а тогда после войны голод на Украине был страшный. Сейчас, через много лет, та коллекция, может быть, и представляла бы собой какую-то ценность, но тогда — тогда я собирал ее так, для смеху.

А занимали мои 500 миллионов рублей так мало места (повторяю, этакое туго набитое портмоне размерами с половину школьного портфеля), потому что большую часть миллионов составляли те курьезные бумажки, которые лавинами печатались в послереволюционной инфляции вплоть до начала 30-х годов, когда случалось, что коробок спичек стоил и тысячу рублей, и 10 тысяч рублей, ну и, соответственно деньги были: дрянная такая, словно оберточная, бумажка, какие-то аляповатые завитушки, серп и молот, надпись: «Пять миллионов рублей». Тогда все без исключения были миллионерами и миллиардерами.

В годы, когда я собирал свою коллекцию, мы с мамой жили на киевской окраине Куреневке, в одной комнате площадью шестнадцать квадратных метров с маленькой кухонькой, и хотя мать была учительницей младших классов и вела две, а то и три смены, работая с утра до позднего вечера, на зарплату прожить было, конечно, не то что невозможно, а просто тут не о чем было и говорить. И я работал с малых лет и кем только не был (в то время я уже работал, по-моему, статистом в оперном театре), а жить не на что.

И мать брала постояльцев — коечников, или «угольников», от слов «снимать угол», студентов какого-то техникума на Куреневке. Ну, койками были заставлены все шестнадцать квадратных метров. Летом хорошо — летом мы могли распространяться и на чердак, и в сарай, а зимой ужасно. И мне пришла в голову прекрасная мысль. Я взял лопату, выкопал яму и выстроил себе землянку по всем правилам рядом с нашей хатой. Я даже печку там сложил, стены досками обшил и даже какими-то обрывками обоев оклеил — и поселился там как фон-барон, чувствуя себя независимым и счастливым, как лендлорд какой-нибудь, — первое в жизни отдельное, изолированное, мое собственное помещение! Я снес туда все свои богатства: книги, рукописи, коллекции. Там был только один недостаток: нужно было постоянно топить и сушить, потому что из земли поступала сырость и в несколько дней все могло отсыреть и заплесневеть.

Там, в этой яме, я написал свои первые удачные рассказы, за которые получил премии на конкурсах в Москве и Киеве. Потом черт меня понес на «великие», как тогда они назывались, очень гремевшие «стройки коммунизма», а землянка осталась на попечении матери, которая сама в ней зимой жила, полностью отдав комнату жильцам. Потом она мне однажды написала, что недосмотрела, что в период дождей землянку залило и она завалилась.