На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979

Прошло еще года три. Я приехал в гости к матери надолго, посмотрел равнодушно на провал в земле на месте моей бывшей, такой милой земляночки. Было немного жаль некоторых ценных книг, погребенных там, пачек рукописей и писем в шкатулке — и особенно вдруг стало жаль той денежной коллекции в 500 миллионов. Я взял лопату и стал копать в надежде, что, может быть, что-нибудь еще и откопаю. После нескольких часов работы я добрался наконец до, так сказать, «культурного слоя» и особенно рылся в том углу, где оставил шкатулку, книги, коллекцию. Точно! Подцепил лопатой и вытащил совершенно целое то кожаное портмоне. Кожа, правда, разлезалась при прикосновении, но портмоне было цело и битком набито. Осторожно я слой за слоем снял кожу, ожидая внутри увидеть — ну, слипшиеся, пусть даже безнадёжно слипшиеся, заплесневелые, пропащие, но все же бумажки. Знаете, что было внутри этого туго набитого бумажника-портмоне? Черная жирная земля.

Портмоне пролежало три года явно без прикосновения. Оно было битком набито, точно так же, как я его оставил. Внутри было на 500 миллионов былых бумажных денег. Но они превратились в первоклассную черную жирную землю. Я ковырял эту землю палочкой, растирал пальцами — ни малейшего следа, ни намека на то, что это были когда-то деньги. Земля! И царские хрустящие, солидные, и инфляционные оберточно-бумажные миллионы, и советские сталинские — все было землей.

Конечно, после этого потрясения я уже не удивился, когда докопался и до шкатулки, то есть до бурой деревянной гнили в форме шкатулки, и, соскребя эту гниль, обнаружил внутри вместо своих рукописей и писем все ту же черную жирную землю. Три года. Три года, оказывается, нужно, чтобы из денег или книг, из рукописей и тому подобного в сырой земле образовалась «сыра земля».

Ах, этот верхний слой земной поверхности, этот темный культурный, плодородный слой почвы от нескольких сантиметров до метров, который мы, в простоте душевной, считаем результатом перегнивания лишь растений!..

Хм, сейчас мне пришло в голову, что я мог бы и не пытаться после трех лет откопать в земле бумажник, если бы вспомнил более ранний случай. Это уж я совсем мальчишкой был, и у нас собачка умерла, и я погоревал, а потом — любопытен был! — придумал: дай я ее зарою в землю, она сгниет, а я потом землю осторожно сниму и увижу, как устроен ее скелет. Чтобы скорее процесс шел, я закопал — очень неглубоко — собачку в том месте, где с крыши вода стекала, чтоб сыро. И через год вспомнил. Пошел осторожно раскапывать. И знаете что нашел? Землю. Ни следа от собачки, и только два или три земляных комочка показались мне похожими на косточки, но и они рассыпались при прикосновении. Черная земля. Подчеркиваю: под водостоком. В сухом песке сохранялось бы дольше. Да, это было, и если бы я тот случай вспомнил, я бы и не подумал работать, раскапывать землянку, надеясь найти что-то.

Это особо долго сохраняется что-то в исключительных условиях: в идеальной суши некоторых гробниц, пещер, а так, нормально, все, что на свете крутится-вертится, геройствует, страдает, борется и побеждает, в конечном счете превращается в этот верхний темный плодородный слой почвы от нескольких сантиметров до метров толщиной. Истина, конечно, не новая. Скажите мне лучше: избитая истина, до пошлости избитая.

Я и сам это знаю и знал, начиная эту беседу. Я не к этому выводу хотел подойти к концу, а совсем к другому. Так вот, умозрительно знаешь ведь многие вещи, знаешь вроде. Но оказывается, нет, не знаешь. Только когда сам, своим телом, существом, руками, глазами, чувствами конкретно притронешься, как я к тому бумажнику, набитому землей, — тогда только понимаешь, что оно такое да как же это!..

Тоже не новый вывод? Тоже не новый, согласен, конечно. Так вообще можно сказать: а что ново под луной? Оставим это дело вообще без выводов. Я рассказал, вы послушали, и спасибо, и на том я закончу.

31 марта 1978 г.

Искусство жить в обществе и большевистская непримиримость

Человек — существо общественное, как сказал Аристотель. Человек тянется к другим, себе подобным, ищет с ними контактов, находит таких, с которыми его объединяют одинаковые вкусы, взгляды, чувства, интересы, цели. Не каждый мог бы или хотел бы быть совершенным отшельником, хотя такие и бывали и есть, особенно религиозные отшельники, но то вопрос особый: вместо суетного общения с людьми они общаются с Богом. Но любой отшельник, и верующий и неверующий, — это что-то исключительное, согласитесь, это то самое исключение, которое подтверждает правило.

Подавляющее же большинство людей жить без тесных контактов с людьми же просто не может, хотя искусство жизни с этими самыми контактами на практике оказывается не легким и не простым.