Когда окидываю взглядом тот период моей жизни, стараюсь припомнить, что было там хорошее, лучшее, когда я был хоть урывком, хоть какое-то мгновение действительно счастлив, — мне вспоминается река Воронка под Тулой, яснополянские леса. Я заплывал там на лодке в глухие заросли, ложился на берегу в густую траву, смотрел в небо, просто как живое существо. Это было самое лучшее. Самым худшим была обязанность однажды присутствовать в Кремлевском дворце на съезде писателей, это было грустно. Я совсем не стремился быть делегатом, меня «делегировали» и в какие-то комиссии включили, и я, словно волоча на себе тонны тяжестей, доплелся до Кремля, вошел, отдал в гардероб пальто, сто раз предъявил документы и делегатский билет, занял место в зале… И когда началось избрание почетного президиума, политбюро ЦК КПСС (бурные аплодисменты, все встают), я почувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя водолаз, когда в скафандр прекращается подача воздуха. Я встал, шатаясь вышел в дверь, забрал из гардероба пальто, вышел на Манежную площадь, и мне стало лучше. Чем дальше отходил, тем лучше пульсировала кровь. Поехал на Курский вокзал, купил тут же билет до Симферополя, в поезде продолжало делаться лучше, лучше. А когда на другой день маршрутное такси Симферополь — Ялта миновало перевал и вдруг открылось искрящееся безграничное море, я прямо-таки чуть не заплакал от счастья. Не думал, чем расплачусь за бегство со съезда, — просто было плевать. Бродил себе, ел горячие шашлыки на набережной, смотрел Воронцовский дворец, в котором когда-то, окруженный охранами и холуями, живал в золотой клетке Сталин. Думал: Сталин — но это же было разнесчастнейшее существо, если подумать. Ни секунды без страха, что тебя перехитрят или убьют Ни шага без заботы об охране. Ни мгновения спокойной совести. Не ездил даже никуда. Не побывал не то что на Канарских островах, но даже на Золотых Песках в братской Болгарии. Какая добровольная каторга за право насмешить мир своей патологической манией величия.
Моя покойная бабушка говаривала: не дай бог, как снимают в газету, потом висит твоя физиономия на гвоздике в уборной… Мне пришлось это вспомнить, когда я остался в Англии и мои фотографии пошли по полосам газет. Я к этому испытанию не был готов, отвечал на все интервью, считая бестактным отказываться, скоро заметил, что мои нервы трещат по всем швам, на меня глядят люди в метро. Это давным-давно прошло, но при одной мысли о том времени меня передергивает и в желудке бурно повышается кислотность. Окидывая взглядом последние годы в Англии, спрашиваю себя: а что же было
Когда-то будет смешно