На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979

Однажды, будучи гораздо помоложе, я как-то раз зимой «учудил». На лыжах любил я ходить на длинные дистанции. Как-то мимоходом купил в «Спорттоварах» светящийся компас — и вдруг с таким мальчишеским озорством подумал: «А вот сумею я пройти в одну ночь по азимуту тридцать пять километров от Киева до деревни Литвиновка?» Определил я по карте прямую: Пуща-Водица, дальше леса, леса и только по пути одна замерзшая речка Ирпень. Доехал трамваем до Пущи-Водицы и пошел через леса в ночь на лыжах. Изматывали глухие чащи, думалось о волках, но вдруг — о чудо! — неведомая, крепко убитая, точно, точно в моем направлении дорога. Такой по карте совершенно не предвиделось, я лихо заскользил по ней, как ветер, и вдруг панически затормозил, чуть не упал: дорога вела в концлагерь — колючие проволоки, вышки, прожектора. Ох и крюку же пришлось дать из-за этого сияющего лагеря, потом вносить поправки в свой азимут, поэтому я не понял, почему вышел не на деревню Литвиновка, а на деревню Рыкунь, добрых километров семь правее, лагерь ли меня так сбил, или на карте по стратегическим соображениям деревня Рыкунь обозначена как Литвиновка? Тогда это меня совершенно не удивило. Это я сейчас удивляюсь.

16 февраля 1974 г.

Комплекс пленного

Существует термин «комплекс пленного». На войне случается, что иногда даже весьма отважный солдат, попав в плен, через несколько дней, а то и через несколько часов оказывается полностью подавленным комплексом пленного.

Словно и не было вчерашнего энергичного, находчивого, агрессивного воина и забияки: глаза у него потухли, руки повисли, как неживые, плечи сгорбились, а в лице и всей наружности — апатия.

Я помню, как во время войны говорили: не «ведут пленных», а «пленных гонят». Пленные — это не группа энергичных людей. Пленные — это стадо.

Не знаю, изучают ли где-нибудь в военных академиях это явление всерьез, отражено ли оно в каких-нибудь руководствах по управлению пленными людскими массами, но во всяком случае те, кто берет в плен и управляет плененными, знают его практически.

Причем любопытно, что сами удачливые победители, такие безгранично властвующие над стадом пленных, такие бравые диктаторы, садисты и охальники, на поверку оказываются (перевернись вдруг события и попади они сами в плен) наиболее быстро впадающими в комплекс пленного.

Наряду с исключениями, только подтверждающими правило, тому есть тысячи и тысячи примеров. Какой-нибудь эсэсовский штурмбаннфюрер, бывший вчера начальником концлагеря смерти, разряжавший пистолет в людские затылки с простой деловитостью прихлопывания хлопушкой мух, — бог и царь, властитель жизни и смерти, теоретик и ледяной кристалл силы, отваги, решения — вдруг попав сам в разряд пленных, терял человеческий облик с особой скоростью, опускался особенно низко, до состояния червя, или «шакала», как заключенные называют таких в советских лагерях. Кто читал «Один день Ивана Денисовича», безусловно, запомнил «шакала» Фетюкова, который был крупным советским тузом когда-то, богом и громовержцем — не подступись! А в лагере оказался самым жалким, до гнуси ничтожным пресмыкающимся, шакалящим двуногим, первым кандидатом в трупы.

А те, такие грозные, теоретики и практики массового террора в революцию и после нее, одним росчерком пера подмахивавшие смертные приговоры сотням и тысячам, — когда пришла пора на них, оказывались ничтожествами, блеющими от страха, с первого же момента во всем признающимися, сыплющими всех и вся, лишь бы продлить существование своей шкуры, шакалящими хлебную корку, лижущими миски и ворующими у соседа окурок.

Так умозрительно иногда жаль, что мы не знаем в подробностях любопытных последних недель, дней и минут, скажем, таких великих героев, как Ягода, Ежов, тот же Берия. Отнюдь не для щекотания мстительного чувства, а именно — для интереса. Хотя, наверное, и от некоторой мстительности трудно удержаться любому человеку, которому ничто человеческое не чуждо.

Даже Солженицын в одном месте «Архипелага ГУЛАГ» признается, что не может удержаться от несколько нехристианского все же чувства, представляя себе, как по заплеванному полу лезет на свое место под нарами бывший великий прокурор республики, организатор всех вопиющих, диких процессов еще при Ленине, изобретатель показательных процессов при Сталине товарищ Крыленко, затем по логике советского террора сам же оказавшийся врагом народа и пущенный в расход. Мало сохранилось о нем, всего лишь моментальный кадр, деталь. Процитирую это место из Солженицына: