На своей земле

Кузьма, кутаясь от дождя в брезентовый лоскут, подумал тогда о себе, и ему стало грустно, и жизнь показалась не такой радостной, какой он ждал, когда ехал из госпиталя на Карельский перешеек. И еще тогда же, в машине, подумал, что если бы ему пришлось жениться, то женился бы только на Марии Хромовой. Но, приехав в колхоз, он забыл и о молодых и о женитьбе. Надо было быстрее строить скотный сарай, а люди заняты на расчистке пашен, особенно много отнимал труда разминированный участок. И теперь, слушая мать, ему вспомнились и молодые и Мария, и почему-то показалось, что мать назовет именно ее.

— Кто же это? — спросил он глуховато.

— Да уж хорошая девушка, — слегка кивая головой, ответила Степанида Максимовна, — разве я плохую пожелаю! Дочка Ивана Сидорова, Дуняша…

— Кто? — бровь у Кузьмы взлетела вверх.

— Дуняша, — кротко повторила Степанида.

— Ну, знаешь… — он даже отошел от нее. — Нет уж, мама, ты в это дело не касайся.

Степанида Максимовна вздохнула. Одного не понимает Кузьма: не каждая пойдет за однорукого, ладно что председатель колхоза, а если б не председатель? Степанида Максимовна, расстроенная, легла спать. А Кузьма, выкрутив фитиль, стал читать книгу, но не читалось, — он раздумался о Марии. Да, если уж он женится, так только по любви. При чем тут Дуняша? Рука искалечена, но душа — нет. Надо такую любовь, чтобы горами ворочать от радости, устали не знать, чтобы еще сильнее быть, еще счастливее.

В печной трубе завыл ветер. Кузьма отдернул занавеску. Мимо окна пролетели белые пряди. «Пурга!» — и вспомнилось ему, как он обходил посты вот в такую же пургу ночью и как радостно звучал голос часового, услышавшего окрик командира.

Белые космы улеглись, и в темноте замерцали далекие огоньки, — это горели на парниках костры.

Нелегко было долбить мерзлую землю, подготавливая котлованы. Два раза уменьшали норму на рытье, и все же люди не справлялись. Тогда Кузьма приказал по ночам жечь костры. Дело пошло быстрее, к утру земля становилась мягкой, ее легко было выбрасывать лопатой.

Кузьма задернул занавеску, привернул лампу и, неслышно одевшись, вышел из дома. Его обсыпало снегом, залепило глаза, уши. Ветер шершавым языком облизнул щеку, потом толкнул. Было темно, как в погребе. Кузьма наощупь вышел на дорогу и пошел по ней, чувствуя ее ногами, твердую и немного скользкую. Он шел, низко склонив голову, сощуря глаза, навстречу ветру. Огни приближались медленно, они то стлались по земле, как рыжие бороды, то вздымались и, отрываясь от костра, улетали в небо. Кузьма свернул за дом Лапушкиной. Теперь уже было видно, как на снегу плясали розовые блики, слышался треск, запахло сосновым дымом, неожиданно в черное небо взвился султан раскаленных искр. «Молодцы ребята», — похвалил Кузьма невидимых еще работников и вышел в полосу света. Его обдало теплом, костров было много, и все они горели ярко и весело, как на празднике.

— Кузьма Иваныч!

Навстречу выскочил Васятка Егоров, его бойкие глаза сверкали, шапка съехала на затылок, лицо раскраснелось.

— Ох, и ветер, Кузьма Иваныч! Дрова, ровно солома, горят, не успеваю подкладывать.

— Ты никак один? — оглядываясь, спросил Кузьма.

— Один, а что? Сначала, думал, заглохнут мои костры, а потом, куда там, только гудят, — он повернулся ухом к костру. Повернулся и Кузьма, отогнув воротник.

Костры гудели.

— Во как! — восхищенно засмеялся Васятка. — Эти костры мы назвали комсомольскими, Кузьма Иваныч. Я хочу сделать так, чтоб на полметра протаивало, не меньше. Как думаете, протаять может на полметра?

— Пожалуй, что может, — ответил Кузьма. Он помог Васятке распилить большое бревно и вкатить чурбаны в костры, потому что колотые дрова и тонкие жерди горели действительно, как солома, а чурбанов должно было хватить надолго. Потом посидел у костра, поворачиваясь к огню то лицом, то боком.

А Васятка, радуясь, что он не один, говорил без умолку.

— Вот вызвала меня Надежда Александровна к доске и задала такую задачу, что и во всем задачнике трудней нет, — рассказывал Васятка, — и смотрит на меня, решу я или не осилю, а я, как поглядел, как подумал, так сразу и вижу, что ничего в ней трудного нету. Только надо икс перетащить за знак равенства, в правую сторону. Потом даже Полинка Хромова говорила, что она бы ни за что не решила. Пятерку поставила мне Надежда Александровна. Я, Кузьма Иваныч, до задачек злой, я их люблю решать. Они вроде загадок: думаешь, думаешь, а разгадка всегда есть. Я уж твердо решил кончить семь классов.

— А потом что? — посмотрев на большие иксы, которые чертил палкой в талом потемневшем снегу Васятка, спросил Кузьма.

— Потом? А в техникум пойду. На агронома буду учиться. Это я сегодня решил на агронома, когда вы на собрании про кружок говорили. Вот был бы я агрономом, стал бы учить, как надо выращивать урожай. Я знаю, куда мне надо идти учиться, — подмигнул Васятка и утер нос большой рукавицей.

9

Настя и Груня, тесно прижавшись друг к другу, сидели в каменном сарайчике. На дворе бушевала метель. Было темно.