На своей земле

Не так-то легко было пахать на склоне. Под гору лошадь шла быстро, но как тяжело было ей тащить плуг в гору! Лошадь то и дело останавливалась, задние ноги у нее дрожали, на шее натягивались толстые жилы. Для того, чтобы ей легче было взять плуг с места, Полинка, напрягаясь, с трудом оттягивала плуг назад, и тогда лошадь брала с разгона. Уж больно тяжелый был склон. Да еще эти межи! Земля на них жесткая, как камень. А перепахивать надо. «Все поля надо перекроить по-своему», — сказал Кузьма Иваныч. «И перекроим, и перекроим», — упрямо сдвинув брови, думала Полинка, изо всех сил оттягивая на себя плуг и краснея от натуги.

Медленно плыли на запад облака. Зеленоватая вода шевелилась у берега. Ветлугин думал о том, как тяжело поднимать разрушенное войной хозяйство, сколько надо положить сил и отдать времени, чтобы снова, как и до войны, люди зажили хорошо и счастливо. Он любил свою работу, ему ничего не стоило пройти сорок километров до далекого колхоза, познакомиться с людьми, помочь им выпустить «боевые листки» или стенную газету, узнать новое, что есть у них в труде и в быту, и написать статью, а потом следить, как его статья принимается людьми, как хороший опыт работы распространяется по другим колхозам.

Как и всякий журналист, Ветлугин мечтал написать книгу. Это должна быть повесть о колхозниках. Много интересного он увидел в их жизни, немало было исписано им записных книжек, и можно бы уже сесть за письменный стол, но Ветлугин все оттягивал. «Самое важное для хорошей, нужной народу книги — это отразить то лучшее, что есть в наших людях, — думал он, — найти в повседневном ростки нового, которые завтра станут общими для всех людей». И он искал это новое в коммунистах, в комсомольцах, в передовиках сельского хозяйства.

В перерыв Ветлугин подробно расспрашивал Полинку. Сначала она смущалась, потом разошлась, рассказала, как организовалось звено, как они собирались по вечерам и засиживались до поздней ночи, беседуя с агрономом («Вы непременно напишите про Александру Васильевну, она очень хорошая…»), как собирали золу, яровизировали картофель. Ветлугин только успевал записывать.

— А теперь расскажите о себе, как вы пашете, — сказал Ветлугин.

Полинка вздохнула:

— Плохо работаю. Вчера на комсомольском собрании ругали.

— За что?

Полинка рассказала. Ветлугин задумался, потом улыбнулся:

— Вы хорошо работаете; я немножко разбираюсь в пахоте, и уверен, что на следующем собрании вас будут хвалить.

— Ой, тоже скажете… хвалить. Меня хвалить не за что. Вот Вася Егоров, тот хорошо работает, или Костя Клинов, а меня только ругают…

Ветлугин весело рассмеялся и, ласково посмотрев на Полинку, крепко пожал ее сильную руку. От нее он направился к Насте, на сидоровский клин.

7

Кузьма сразу почувствовал что-то неладное и в том, как на него посмотрел Емельянов, и в том, как отрывисто бросил «садись», и даже в том, как потеснился, усадив его рядом с собой.

Был уже вечер, утки, низко летя над лесом, возвращались с озер на болота. Лес потемнел, насупился. Ветер похолодал. Кузьма рассеянно посмотрел на первое поле, — там еще работал Степан Парамонович. Склонясь над плугом, он шел походкой древнего пахаря. Слабо, сквозь шум мотора, долетал злой голос Елизаветы. Длинные тени деревьев, кустов, камней ложились в ту сторону, куда шла машина.

Емельянов пошевелился, и немного спустя раздался его голос:

— Колхозники требовали собрания?

— Щекотов требовал, — подчеркнуто ответил Кузьма, — от остальных не слыхал.

— Почему не провел собрание?

— Незачем было проводить.

— Вот как? Ладно. Давай к дому председателя, — сказал Емельянов шоферу.

Въезжая в деревню, повстречали Поликарпа Евстигнеевича. Он снял шапку и что-то крикнул, посторонившись от машины. Кузьма нагнулся к нему, но машина уже промчалась. Так он и не услыхал, что кричал Хромов, но, оглянувшись, увидел, как Хромов идет за машиной, все еще не надевая шапку. «Остановить бы надо», — подумал Кузьма, но почему-то не остановил и только сильнее вдавился в кожаную обивку сиденья.

— Дома никого нет? — спросил Емельянов, входя в избу.

Кузьма отрицательно покачал головой.

Секретарь райкома набил трубку, вмял пальцем коричневый табак, прикурил от зажигалки, поправил широкий ремень с двумя рядами черных дырочек, туго охватывавший живот, и посмотрел на Кузьму.

— Что ж ты делаешь? — негромко спросил он, даже как бы с сочувствием.

Кузьма пристально взглянул на него, тоже поправил ремень, широкий, с двумя рядами дырочек, но не такой новый, как у Емельянова, и раздельно сказал:

— А что я делаю?

Емельянов пристально посмотрел Кузьме в глаза.

— Вот что, Петров, я горжусь тобой, в пример многим ставлю. Мне нравится твоя хватка, настоящая, гвардейская. Мне нравится, что ты в первый же год решил сделать колхоз передовым. И поэтому судьба твоего колхоза особенно волнует меня. А сегодня я встревожился… Как это у тебя получилось так нескладно с огородами? Ты что же это, один все вопросы решаешь?

— А что нескладного? — настороженно спросил Кузьма?

— Почему ты не даешь людям работать на огородах?