На своей земле

Подвинулись еще по берегу, качаясь прошли по трясине. Отраженная в воде, зеленела луна. С берега, наклонно к реке, торчал воткнутый шест, на его конце, покручиваясь, висела рогатка. От нее уходила в воду тонкая нить. Поликарп Евстигнеевич вытянул шею, оперся руками о колени.

— Вроде взяла, — прошептал он. — Ну-ка… — Он вытащил из земли шест, добрался рукой до шнура. — Так и есть… — заволновался он. — Ну, теперь, дорогой товарищ, только бы нам ее не упустить…

Где-то в тени у противоположного берега плеснуло, секунду спустя послышался еще всплеск, но уже на середине. Шнур натянулся.

— Отпускай! Отпускай! — затрясся Кубарик и в волнении сошел с берега, не замечая, как ботинки в один миг наполнились водой.

Поликарп Евстигнеевич дал шнура. Все успокоилось.

— Килограммов на пять будет, не меньше, — задыхающимся голосом сказал Хромов.

— Дайте-ка мне, дайте я потяну, — забирая шнур в свои руки, торопливо проговорил Кубарик.

— Только, чтоб умеючи. Она хитрющая… Хорошо, если взаглот взяла, а если за губу, так тут завязывай свои надежды в узелок.

Кубарик потянул. Поликарп Евстигнеевич от нетерпения то приседал, то хватал Кубарика за рукав, то всплескивал руками. Шнур подавался легко. И вдруг опять что-то метнулось и запрыгало посередине реки, разбивая зеленую луну в осколки.

— Отпускай! — закричал Поликарп Евстигнеевич.

Шнур ушел в воду.

— Дай-кось я… дай-кось я… — забирая от Кубарика шнур, говорил Хромов. Но Кубарик не дал. Он потянул опять. Тянул долго. Видимо, щука, метнувшись, подошла совсем близко к рыбакам. И вот что-то темное и большое, как полено, приблизилось к берегу. Поликарп Евстигнеевич упал на колени, раздвинул пальцы и запустил руку в воду. Но тут произошло такое, что ему стало не до щуки.

9

Кузьма вышел с Емельяновым на улицу. Надо было кого-то послать на поиски шофера.

— Чорт его знает, никогда не уходил без разрешения, — сердился секретарь райкома.

Они стояли посреди дороги, высматривая, не покажется ли где Кубарик. Небо становилось алым. У розовых скворечен пели скворцы, у них было глянцевито-алое оперение. Из колхозного склада вышла Груня. Она несла в одной руке порожний бидон. Бидон раскачивался, то вспыхивая розовым огнем, то угасая.

— Груня! — зычно крикнул Кузьма, приложив ко рту руку, и, не дождавшись, пока она к нему подойдет, спросил:

— Шофера не видала?

— Видала. Он с тятей пошел на реку.

— Позови его…

Груня по пути занесла бидон на скотный двор, подперла ворота колом и, потряхивая тяжелыми косами, торопливо пошла к реке.

— Груня!

По дороге быстро шагал Николай Субботкин. Она не сразу узнала его. Николай был в новом пиджаке и в брюках навыпуск. Кроме того, у него чего-то не хватало на лице. Груня присмотрелась и ахнула. Николай шел без усов. «Ой, неспроста он это сделал», — подумала Грунька, и сердце у нее затосковало.

Николай робко подошел к ней: он не знал, как его примет в новом виде Груня. Но, как бы ни приняла, все равно он больше не мог страдать, надо было выяснить отношения. С той самой репетиции, когда он так неудачно играл свою роль, Николай не находил покоя. Надежда Александровна все-таки заставила его обнять Груню, он обнял, заглянул в Грунькины сияющие глаза и забыл все на свете. Наверное, он простоял бы так целый час, если бы учительница не закричала: «Хватит, хватит!» С этого дня Николай стал ходить задумчивый. Может, он долго пробыл бы в таком состоянии, если бы не сегодняшнее утро. Он забежал на скотный двор. Груня отдаивала последнюю корову, сидя на низкой скамеечке в белом халате. Из окна бил косой солнечный луч, он падал на Грунину шею, завитки волос у нее дымились, а кожа нежно розовела. И тут Николая пронзила мысль: а что, если бы Груня его женой была? У него даже потемнело в глазах. Если бы он задержался хоть на минуту, то наверняка поцеловал бы Груню в шею… В этот день он ничего не мог есть. Работая, думал только о Груне и, окончив пахоту, стремительно побежал домой. Направив сверкающее лезвие на ладони, единым махом сбрил усы, потом вымылся, натерся одеколоном, надел новую пару, купленную недавно на базаре в райцентре, и, испытывая глубокое волнение, направился объясняться в любви. И вот он шел рядом с ней.

Николай откашлялся, провел рукой по горлу и, мучаясь, посмотрел Груне в глаза.

— Я… хочу поговорить с тобой…

— Не могу сейчас, — растерянно оглянулась Груня, — мне надо шофера искать, — и, чтобы скрыть волнение, она повернулась к реке, делая вид, что ищет шофера.

— Груня, при чем здесь шофер? — понизив голос, спросил Николай. У него перехватило горло.

— А при том, что его Емельянов ждет. Он ушел с тятей, — чуть слышно ответила Груня.

И они пошли к реке. Закат выкрасил в розовое громадные валуны с черными жилами, песчаную дорогу, километровый столб со стрелками, показывающими дорогу в колхозы. Груня шла, мелко перебирая ногами, обутыми в запыленные ботинки. Она удивлялась, почему робеет, куда подевалась ее смелость. Они проходили мимо розовой черемухи. Николай подпрыгнул и, обломив густую ветку, протянул ее Груне.