На темной стороне Луны

— Во-первых, как ты понимаешь, Тура, я этого не знаю. Меня долго не было здесь, и тебе хорошо известно — почему. Поэтому я могу только догадываться.

Обдумывая позицию, Хамидулла замкнулся, и сейчас перед Халматовым сидел плешивый, голый по пояс старик, под мышками которого и на груди, словно спущенные футбольные камеры, свисали складки кожи. Лицо было младенчески бессмысленным.

— А во-вторых, Тура, даже если б я знал… С какой стати я стал бы об этом говорить?

— Подумай сам.

— Они мне не мешают. Зачем мне снова искать приключений? Вот этот прекрасный особняк, — в зависимости от ситуации в разговоре дом мгновенно превращался из жалкой лачуги бедняка в дворец толстосума. — Ты ведь знаешь, что лучше десять процентов в верном деле, чем девяносто — в сомнительном… Пей чай…

— Спасибо. Я пью. Хороший чай. Не индийский.

— Индийский. Но из Индии. Если бы ты знал, Тура, в какой помойке я вырос! Я не скажу ничего плохого об отце, но ведь он попрекал мать каждой лепешкой, каждым куском сахара…

— Ты знал Сабирджона? — жестко перебил его уголовно — сентиментальные воспоминания Тура.

— Приходил как-то ко мне, просился помогать в делах. А какие мои дела? — Хамидулла поставил пиалу, развел руки. — Самому нечем заняться. Инвалид! Радикулит замучил, — запястья обеих рук были перехвачены металлом — медным магнитным браслетом и японской «сей-кой». — Он безотцовщина, Сабирджон. К кому из мужчин пристал бы, таким бы и стал. И мент из него бы вышел, и вор. Эх… — Он скрипнул зубами. — Если бы можно было вернуть моего Талгата! Ничего бы не надо! Все бы бросил. В чапане бы остался. С кетменем. Вот так, Тура. Я отбыл наказание и, думаю, на этот раз завязал окончательно.

— Сказать по правде, не очень-то я в это верю. — Тура отставил пиалу, Хамидулла тут же ее наполнил. — Ты снова будешь заниматься тем же. А я или другой будем тебя ловить. Это потребует наших нервов, жертв… Но до тех пер, пока здоровых людей приучают колоться, травят, спаивают — так будет.

— Это все началось, когда нас еще не было на свете!

— Сейчас я о другом. Пока ты сидел, здесь выросли новые люди, и ты, Хамидулла, для них — никто. Те, кто сегодня у тебя под носом занимаются коньяком, первые же и покончат с тобою… И кое-что о тебе уже известно. Ты ездил в Алмалык…

Насыров промолчал, подлил себе чаю. Подоткнул плотнее курпачи.

— …Наши интересы на время совпали. У нас общие враги. Они стреляют настоящими пулями. Подумай об этом. Сейчас меня интересует только это дело. Помоги мне. Я все сделаю тонко. А какой я опер — ты знаешь…

— Знаю. Ты ешь пока, не обижай хозяина, — Хамидулла подвинул миндаль, сласти и вкрадчиво начал свой разговор: — Пока я был там… э… на подкомандировке, я прочитал в журнале повесть. Во Франции, кажется, из полиции выгнали одного комиссара, и он свел дружбу с деловым человеком…

Хамидулла остановился, тяжело вздохнул. Он не учился в театральной школе, но мастерством пауз — их местом и продолжительностью — владел не хуже любого режиссера. Подтянул курпачи, положил поближе к Халматову.

— Обидели ни за что честного человека… Так вот… Начали они с малого — украли на почте два миллиона старых франков. Комиссар знал секрет отключения сигнализации…

Здесь Хамидулла воздвиг длительную паузу, чтобы дать возможность Туре отыграть свою роль.

— Тебе уже все известно? — спросил Тура.

— Ну, все знает один Аллах! А ко мне люди заходят иногда, сплетни доносят. Беда в том, что несчастье, случившееся с человеком, в первую очередь позорит его…

— Я понял.

— Поэтому я и сказал о комиссаре полиции. Тебе не дадут ничего сделать, — Насыров взял грецкий орех, раздавил в кулаке, хрустя начал есть. — Тебя самого посадят или убьют. Присоединяйся-ка ты лучше ко мне, как тот полицейский. Вдвоем мы в золоте будем купаться… И я позабочусь, чтобы тебе не перерезали глотку, как тому барашку.

— Нет, — покачал головой Тура, — каждого ведет его линия жизни.

— Линию можно подправить.

— Линию, но не человека. Ты деловой человек, я — опер. Поэтому я и пришел с предложением, которое тебе интересно. И учти: у меня мало времени…

— По-моему, сынок, ты сам не понимаешь — как мало времени у тебя, — грустно усмехнулся Хамидулла.

Тура хлопнул его по дряблому плечу:

— Хамидулла, старик, ты меня рано хоронишь — я еще теплый…

— Ты еле-еле теплый… В воскресенье я на петушиных боях за своего Гасана поставлю больше, чем за твою жизнь…

— Почему?

— Потому что честность — это своего рода глупость. Узость ума. За последние годы, пока ты, как сумасшедший, гонялся за мной, вырос на твоих глазах двухголовый дракон! А ты его и не заметил…

Тура терпеливо спросил:

— Вот ты — умный, и расскажи мне — глупому…

— Я был всю жизнь честный блатной… И пока я с вами возился, такие люди, как Рахматулла Юлдашев, с вами не ссорились, а дружили. Подкармливали, подпаивали, сначала дарили подарки, а потом стали давать деньги. Сначала они были под вами, потом сравнялись, теперь они вами управляют… Депутаты, начальники, командиры…

— Мной они никогда не управляли, — сказал сквозь зубы Тура.