На темной стороне Луны

Они подошли к дверям приемной. Эргашев вдруг положил Туре на плечо руку, и Халматов вздрогнул — никогда генерал себе такого не позволял.

— Твое последнее слово?

— Остаюсь, — сказал, отводя взгляд, Тура.

— В этом случае я ничем не смогу тебе помочь, — вздохнул Эргашев.

— Я сам позабочусь о себе. Наконец, Кореец хоть и в тяжелом состоянии, но жив. Когда-то он придет в себя и что-то объяснит.

— Должен тебя огорчить. Пак, не приходя в сознание, скончался. Он уже в морге…

Тура, как от удара, отшатнулся, а Эргашев, скрипнув зубами, тихо сказал:

— О мертвых горевать нет смысла. Их нет. О живых надо думать…

Тура не ответил, и генерал сухо, теперь уже официально предупредил:

— Без моего разрешения домой сегодня не уходи, я вызову!

Около двадцати двух доставили мать убитого — Артыкову Мухаббат. Худенькой сморщенной женщине на вид можно было дать и сорок, и пятьдесят.

Ее трудно представить юной и совсем невозможно — счастливой, подумал Тура, внимательно разглядывая мать убитого. При таком имени[4]на ней вечное клеймо страдания. А теперь сын погиб…

На вопросы Артыкова отвечала односложно: «да», «нет», неостановимо и беззвучно плакала. Когда раздался телефонный звонок или кто-то входил в кабинет, она затихала, поднимала глаза на Туру — ей казалось, что сейчас скажут: ошибка случилась, все неправда, что вам тут наговорили про сына. Но опровержение все не поступало…

— Куда он поехал? Зачем? Знаете? — настойчиво расспрашивал Тура.

— Нет.

— Сабирджон говорил вам, что собирается уехать из Мубека?

— Нет.

— После освобождения все время проживал с вами?

— Нет.

— Уезжал?

— Да.

Их постоянно прерывали. На телетайп поступала информация о подозрительных машинах и водителях, выявленных на трассах, результаты проверок лиц, состоящих на учетах.

Тура говорил с сотрудниками, снова расспрашивал Артыкову, а в голове гудела и билась одна-единственная мысль: выход один — как можно скорее найти убийцу, иначе за него отвечу я…

Он положил на стол чистый лист и, не прерывая допроса, поминутно вписывал в него новые, приходившие на ум зацепки и версии.

«Предъявить Артыковой одежду и вещи сына…»

«По случаю чего Артыков купил коньяк? Выпивал ли он? Если да — что пил? Почему деньги — рублями?»

«Посмотреть рабочий план Пака на день», — хотел сделать это сразу, но не успел. Надо заняться этим по окончании разговора с матерью Сабирджона.

— Куда ездил ваш сын? Вам известно?

— В Гулистан, в Ургут.

— Зачем?

— К товарищам.

— С которыми отбывал наказание?

— Да.

— Подолгу отсутствовал?

— Дня два-три.

— Деньги были у него?

— Я давала. Сто рублей.

— Какими купюрами?

— По десять, по пять. Одна купюра — пятидесятирублевая…

— Вы где работаете?

— Воспитателем. В детском саду.

— А образование?

— Пединститут. Факультет дошкольного воспитания…

Он снова внимательно всмотрелся в сморщенное личико. Нет, она не такая уж старая. Просто невезение придавило…

— Сын не говорил вам о том, что ему грозят? Хотят мстить?

— Нет. К нему все хорошо относились. Когда его арестовали, соседи даже верить не хотели. Думали — произошла ошибка… — она снова заплакала.

Около двадцати трех с громким металлическим лязгом разошлись внизу створки автоматических ворот, открывая въезд во двор. Тура подошел к окну, постоянно закрытому из-за работающего кондиционера, откинул штору.

Машины въехали уже во двор, затормозили у подъезда, захлопали, как передернутые затворы, дверцы автомобилей, из которых вылезали, потягиваясь и разминаясь после долгой дороги, люди в штатском и форменных мундирах.

Начальник управления с Назраткуловым встречали гостей у лестницы, облицованной мрамором. Ответственный дежурный отдал рапорт, и все направились в здание.

Комиссия из Ташкента приехала…

Халматов вернулся к столу, женщина продолжала плакать. Правильнее, конечно, было с самого начала отказаться от разговора с ней, перенести допрос на утро, но У Туры не было надежды на то, что утром ему позволят это сделать. Время истекало.

Он позвонил в кабинет, где сидели оперативники:

— Как у нас с чаем?

— Как раз подумали о вас, устоз, и вы звоните! — Алишер Гапуров внес заварной чайник с пиалами. «Индийский», — по запаху определил Тура. Алишер готовился к свадьбе, а пока чай с будущего свадебного стола тихо перекочевал в отдел.

— Пейте, — Алишер улыбнулся застенчиво. Ставя чайник, по традиции приложил руку к груди.

— К свадьбе-то чай останется? — усмехнулся Халматов.

— Хватит! Ровно через неделю вас ждем. Не забудете? Вы наш гость!

— Не забуду!

«Мы ведь с Корейцем собирались к нему. — Паку нравился Алишер. — Обидно, что и этого парня из кишлака перемелет наша мельница, — подумал Тура. — Или выгонят, или станет лукавым лицемером. Как его родственник. Чингизидом…»

Алишер ушел, а Тура уговорил Артыкову выпить чаю, Мухаббат сделала несколько коротких глотков, она давилась чаем.

— Сабирджон говорил когда-нибудь, что знает Андрея Пака из милиции? Его могли еще называть Корейцем. Большим Корейцем… Вы это имя слышали?

— Нет, — она снова заплакала.