На темной стороне Луны

— Выбирал себе шляпу. Сколько я знаю пенсионеров, все в костюмах и шляпах.

— У тебя и костюма нет. К Алишеру на свадьбу одеть нечего.

— Теперь уже неважно.

— Ну что ты ешь себя? Ты такой молодой и уже можешь не работать. А мне еще трубить и трубить. Ну хочешь — уедем к моим родителям! — Это было ее давней мечтой. — Лес, зелень. Осенью полно грибов. Дожди. Никакой жары. А захочешь работать — в Можайске рабочие руки всегда нужны. Можно в Поречье устроиться. Поближе.

— А жить?

— У наших! Дом ведь большой, свой. Места хватит… — Она не отпускала его, прижимаясь все сильней. Тура невольно взглянул на часы, она перехватила его взгляд: сын был в городском пионерском лагере, скоро должен был возвратиться. — Сколько раз они нас приглашали!

— Ты забыла, — Тура осторожно отстранился. — У нас, узбеков, не принято двум мужикам жить в одном доме. Хозяин должен быть один. Меня засмеют друзья.

— Один из них уже звонил.

— Кто?

— Силач.

— Валька Силов! — удивился Тура.

— Ну да, Силов, — спокойно сказала Надежда, будто ничего особенного не было в этом звонке — подумаешь: звонил пять лет назад, теперь позвонил сегодня. Кто считается? Тем более что жил он здесь же, в милицейском доме, в соседнем подъезде.

— Валька уже знает про меня?

— Весь дом знает.

— Что-нибудь просил передать?

— Нет. Спрашивал — как ты?

— А что — как я? Я — в порядке. Завтра у меня занятия в университете правовых знаний, — сказал с усмешкой Тура.

— Ты же больше не работаешь!

— Какая разница! Я в уголовном розыске не работаю…

Надежда отодвинула его от себя на длину вытянутых рук и, полыхая своими разными глазами — один зеленый, другой синий, —:

— Я живу с тобой пятнадцать лет. Но все равно не понимаю…

— Спроси — объясню, — с готовностью согласился Тура.

— Убили твоего друга, тебя самого вышибли с работы. А ты собираешься к своим недоумкам в университет — объяснять про косвенные доказательства. Как это можно понять?

Тура прижал ее к себе и тихо, ласково, почти шепотом сказал:

— Я давно чувствовал, что им нужен только повод освободиться от меня. Это рано или поздно должно было случиться…

— И что?

— А то, что в моей служебной аттестации написано — «лично скромен». Это неправда…

— Почему? Уж кто тогда скромен, если не ты?

— Слушай, что говорю. Кроме тебя, нет на свете человека, которому я мог бы это сказать. Это ошибка! Я только внешне скромен. Я бы сказал — скован. Это недостаток воспитания. Я воспитанный человек — он всегда одинаково раскован. Даже с незнакомыми людьми. Я вовсе не скромен — во мне, видимо, бушует огромная тайная гордыня…

— В чем? В чем она выражается?

— В самомнении. Помнишь, пишут на циферблатах часов — «на 17 камнях». Я думаю о себе, что я — анкерный камень, незаметный, нерушимый камешек, на котором закреплен механизм. Если эти камни расшатаются и выпадут, часы можно выбрасывать. Я хочу быть анкерным камнем, и я не дам себя просто так выковырнуть…

Надежда снова посмотрела на него, и глаза ее наполнились слезами боли, досады и любви:

— Эх, ты, Турень-дурень! Любимый мой дурак… Ты знаешь, что тебя за глаза называют «нищий начальник»?

— Знаю. Жалко, что нет такого значка. Я бы носил…

— К сожалению, его бы еще раньше перед тобой выхлопотал себе Равшан Гапуров… Или Назраткулов…

Тура часа два крепился, а потом не утерпел, позвонил в отдел. Старший оперуполномоченный Какаджан Непесов обрадовался:

— Рад слышать ваш голос, устоз… Как вы? Как ваша семья? — Они словно и не виделись утром в управлении. Традиционные вопросы приветствия звучали у Какаджана сердечно. — Как настроение?

— Все в порядке, спасибо. Как вы?

— Тоже все нормально.

— Что нового по «Чиройли»? — спросил Тура. — Сдвинулось?

— Нет. Пока все на том же месте. Нечем порадовать.

— У Пака в рабочем плане значится «Чиройли»? Смотрели?

Непесов помялся, потом, приглушив голос, быстро сказал:

— Нас предупредили, устоз, — не давать никакой информации никому. Приехал следователь по важнейшим делам с бригадой. По вам…

— По мне?

— Я слышал. Так говорят в управлении… А «Чиройли» в плане Пака не значится. После обеда к нему должен был заехать Атаходжаев из Учкувы, но Пак отменил встречу, передал, что будет занят…

— Мне хочется вам помочь.

— Я знаю, устоз. Пак скорее всего в этом кафе никогда не был. Пока никакой ниточки к «Чиройли».

— А к Сабирджону?

— Артыкову? Тоже. Нигде в бумагах он не упоминается.

— Как он характеризуется?

— Противоречиво. Соседи говорят, что был хорошим парнем. А он публично днем пытался украсть машину…

— Может, угнать?

— Квалифицировали как грабеж. Еще кража кассетника. Вы слушаете?

— Да! Да! Где он жил? Почему мы его не знали!

— В Сырдарье. Потом в Урчашме. Сейчас туда поехали Хурсан с одним из следователей. Его мать — Мухаббат — приехала сюда из Урчашмы, к родственникам. Он прикатил к ней.

— Знакомые у него есть? Какие-то связи?

— В Мубеке? Никого.

— Что он делал после того, как освободился?

— Нигде не работал. В основном находился дома. Или разъезжал по друзьям.

— А вчера? Собрали что-нибудь?

— Неизвестно. Соседей не было. Мухаббат с утра ушла к младшей сестре, та сломала ногу. Сидела с племянницей. Сабирджона не видела.

— Выпивал?