На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж

Я, поддаваясь общему безумию, тоже иногда приостанавливаюсь, пялюсь на витрины. Революция революцией, но вдруг удастся под шумок укупить что-нибудь особо ценное в хозяйстве. И вдруг в книжном киоске уже на самом углу Садового кольца вижу замечательную детскую книжку — «Лев, Колдунья и Платяной шкаф» Клайва Льюиса. Я даже представить не могла, что она вышла здесь, в совке. У меня есть еще книжки этой же детской серии, мне их Танины знакомые-диссиденты для Костьки из Америки присылают, типичный тамиздат. Хорошие детские книжки на христианской, а не коммунистической основе. И вот — пожалуйста! В центре Москвы, в книжном киоске. Как раз этой книжки в моей серии не хватало. Безумие разлито повсеместно.

Я на радостях покупаю три штуки — себе, то есть Костьке, и Севкиным детям. У него их двое, от разных жен. По крайней мере, я слышала только о двоих. По дороге рассказываю Севке, что это за книжки, — он, хоть и православный, ничего о них не слыхал.

У нас есть еще немного времени до митинга, ходить мы подустали и решаем посидеть пока в машине — благо, она как раз недалеко. Я, сев, тут же погружаюсь в книжку — так хорошо, такая сказка добрая. Но Севка говорит, что пора идти, и я с сожалением оставляю книжку в машине.

Снова выходим под мерзкий дождик-туман, снова огородами — к площади. Народу собралось немало, площадь почти полна, а люди все прибывают. Хотя старый демократ оценивает толпу меньше, чем в пять тысяч, мне кажется, что нас тут очень много, и если все мы, здесь собравшиеся, разом за что-то выступим, то непременно победим. Это как-то бодрит и обнадеживает.

Севка тем временем ищет место. Ему надо, чтоб было все видно и все слышно. В толпе с этим проблемы, в первые ряды уже никак не пробиться, и он тащит меня к забору, тому самому, через который вчера учил ретироваться, если что. Заодно, говорит, и стратегически выгодная позиция, с видом на отступление.

На отступление вид отличный, но вот трибуны не видно абсолютно. Отсюда еще и ветки деревьев все загораживают. Но Севку так легко не возьмешь, он знает что делает. Оказывается, он с самого начала имел в виду залезть на ограду. Она высоченная, метра три с половиной, стальные пруты, оканчивающиеся изящными декоративными пиками. В два ряда, пониже и повыше, идет кованое плетение. Примерно через каждые десять прутов — бетонная тумба. Словом, типичная городская парковая ограда.

Не то чтобы я была совсем уж пай-девочкой и на забор никогда не лазала, скорее наоборот, но не в юбке же. Про каблуки я вообще давно молчу. На эту ограду, впрочем, залезть нетрудно — плетение способствует, но все же я как-то сомневаюсь.

Севка тем временем подтягивается сам и протягивает сверху руку. Видя мое колебание, сердито кричит:

— Быстрей давай, чего ты застыла, сейчас займут все тумбы, тебе же хуже будет.

В этом он прав. Его идея немедленно получает живейшее одобрение и поддержку в народе, и скоро нас таких на ограде сидит несчитано — на каждом пруте.

Я-то счастливица, меня заботливый Севка устроил на тумбу — на ней хоть неустойчиво, но все же можно сидеть. Сам он просто висит на перекладине, держась за два прута. Зато нам отлично видна трибуна Белого дома. По ней бегают какие-то люди с матюгальниками, налаживают громкую связь.

Строго говоря, мокрый бетон — не лучшее место для сидения в тонкой короткой юбке. Эх, прощай, мои придатки, за два часа (а митинг точно продлится не меньше) я себе все на свете застужу. Хотя, если подумать, какая теперь разница, мне, может, и жить-то до вечера осталось. Жалко, книжку не успела дочитать.

Начинается митинг. Выступают разные люди, я почти никого не знаю. Да и откуда? Телевизора у меня нет, газет я не читаю. Так что не могу похвалиться высокой политической грамотностью, никогда не любила этих игрищ, ни в социализм, ни в демократию. Но Севка знает всех и многих одобряет.

Говорят примерно одно и то же. Нарушение свобод, мы не дадим, мы отстоим, и вообще Отечество в опасности. Но это, надо признаться, очень воодушевляет. Толпа заводится, все в унисон скандируют что-то вроде: «Россия, Ельцин, Свобода! Россия, Ельцин, Победа!» И я, к своему удивлению, ору и машу руками вместе со всеми, рискуя свалиться с тумбы.

Потом к народу выходит Ельцин. Говорит речь. Хорошо говорит. Выносят трехцветное полотнище флага, каковое тут же и водружают над Белым домом вместо обрыдлого кумача. И в этот момент, как по заказу, тучи рассеиваются и площадь заливает яркий солнечный свет. В толпе эйфория. Во мне тоже. Я, конечно, хоть и циничная дрянь, но что-то детски-патриотическое во мне тоже оказалось.

Так продолжается часа два с половиной. Потом Севка говорит, что больше висеть не может, да и я к своей тумбе разве что не примерзла. Мы обрушиваемся с чертова забора — наши места тут же занимают другие — и слушаем продолжение, уже стоя внизу. Еще часа полтора.

Общее состояние высокого подъема: «Нас много, мы вместе, мы правы, мы победили уже одним этим, а кто не с нами — шапками закидаем!» С этим настроением люди начинают расходиться.