На трассе — непогода

— Вот уж не думала, что из тебя выйдет сумасшедший папа. Ты что хочешь, чтобы она росла по часам? Честное слово, тебе кажется, что она завтра заговорит.

— Конечно, а почему бы и нет? — отвечал отец.

— Но ведь ей всего девять дней.

— А ты что думаешь, это не возраст?

По вечерам он включал стиральную машину, запускал в нее партию пеленок, а потом гладил их.

— Если пойдет так дело дальше, — смеялась Вера, — то ты из главного инженера превратишься в квалифицированную няню. Это нерентабельно.

— Когда речь идет о младенцах, все рентабельно, — отшучивался он.

Курить свою трубку он выходил на балкон.

— Придется кончать с этим делом, — сказал он мне. — Для девочки это вредно.

Все-таки удивительно, как может преобразиться усатый, здоровый мужик с рождением ребенка, очевидно, не только материнство, но и отцовство довольно сильная штука. Но вот что меня удивило: вместе с этим чувством в нем возникло, а может быть обострилось другое — страх смерти. Прежде он никогда со мной не говорил об этом, а тут, когда мы стояли с ним на балконе и курили, он сказал:

— Понимаешь, Эрик, эта маленькая девочка Надя, она ведь будет человеком другой эпохи. Всего каких-нибудь тридцать лет — и двадцать первый век. Представляешь, она будет почти такая, как Вера, когда этот век начнется. Ты доживешь. А я вот — черта лысого. Все может свалиться внезапно, как на маму.

— Это неправда, — ответил я. — Мама болела много лет, с самой войны. Ты это знаешь.

— Я тоже был на войне. И во мне неизвестно еще, какие сидят болячки. За пятьдесят — это как за роковой чертой. Как-то раньше я не боялся, а теперь… Ужасно хочется увидеть, что получится из этой крошки… Ты улетаешь утром?

— Да.

— Вот что, Эрик, может быть, это глупо, но я хотел бы просить тебя… В общем, чтобы ты помнил, хорошо помнил: у тебя появилась сестра.

— Я это понимаю, отец.

— Для меня это сейчас самое важное.

— Она моя сестра.

— Я хотел бы, чтобы ты это же сказал, когда вернешься.

Вот так он мне напомнил о своих тревогах; он хотел предупредить: что бы там ни случилось в ГДР, но моя семья все равно здесь, и по отношению к ней во мне не должно угаснуть чувство ответственности.

Все-таки отец интересный человек, — сколько я его знаю, видел в самых разных ситуациях, но часто поступки и мысли его бывали для меня неожиданными. Если попытаться вывести на некую прямую его жизнь, то при первом обзоре она может показаться ординарной: все, что было у него, происходило со множеством людей — заводская юность, война, потом опять завод и продвижение по инженерной службе. Но если вглядеться в каждый этап, то сразу можно найти нечто самобытное. На войне он пробыл два года и считал себя везучим, потому что побывал в довольно сложных переделках и остался жив. Его ранило во время атаки, и когда он очнулся в полевом госпитале, то прежде всего пожелал узнать, как здесь очутился. Ему объяснили, что выволокла его с поля боя медсестра Наденька Ветрова. Он увидел ее спустя неделю, когда мог уже вставать с койки, опираясь на костыль. Через час после их знакомства он ей сказал:

— Давай поженимся.

Она могла воспринять это только как шутку, так она и сделала, но допустила оплошность, сказав:

— Если будет свадьба.

Он выписался из госпиталя, от него до передовой было два с половиной километра лесом. Фронт к тому времени на этом участке стабилизировался, и лейтенант Сидоров стал наведываться в штаб полка, где с прямолинейной настойчивостью добился бумаги, разрешающей брак между ним и медсестрой Ветровой.

— А ты не сумасшедший? — спросила она его.

— Нет, я тебя полюбил.

Мама, вспоминая об этом, рассказывала, что она поверила ему; вокруг нее вертелось немало офицеров и солдат, но поверила она только отцу, и вовсе не потому, что он предложил ей жениться, а, как она сказала: «Ему нельзя было не поверить», — и тут же объяснила: «Я ведь тоже полюбила его. Может, за одну минуточку. Это только на войне бывает такое, когда все время рядом смерть». И была свадьба во взводной землянке, при коптящем свете снарядных гильз. Я во все это верю, потому что знаю — отец мог так поступить.

Он окончил институт заочно и стал хорошим знатоком прокатных станов, но ему втемяшилось в голову, что он должен написать кандидатскую диссертацию. Время было послевоенное, завод перестраивался, работы было невпроворот, отец по десяти часов в сутки не вылезал из цеха, а по ночам сочинял, рассчитывал, выезжал в Свердловск, поступил в Уральский политехнический в заочную аспирантуру; в то время это было большой редкостью, и отнеслись на заводе к этому по-разному: одни доброжелательно и с удивлением, другие осуждающе — ты, мол, практик и занимайся своим делом. Он защищался в сорок девятом по прокатным станам; его защита наделала шуму, о ней писали в газетах, многим казалось невероятным, чтобы начальник смены мог предъявить полноценную научную работу. Особенно расшумелись на заводе. Главный инженер, старый желчный человек, страдающий подозрительностью, пригласил отца и без обиняков спросил:

— Под меня копаешь? Через пять ступенек скакнуть хочешь? Я тебе крылья обломаю.