На трассе — непогода

Во мне еще жила обида вчерашней встречи с Максом, я не мог ее забыть и думал об этом, долго не засыпая. Странное дело — родился я в самом конце войны, для меня она была далекой историей, иногда, слушая воспоминания отца и его товарищей, я усмехался, думая, что эти мужики любят преувеличивать; иногда я даже посмеивался над тем, что связано бывало с войной, как и другие мои сверстники, — нам казалось, что слишком нас пичкают всем этим прошлым, начиная от школьных учебников и кончая кино и телевидением, без конца трубят: вот какие героические люди были ваши предки, а вы-то, мол, кто? И в компании нашей мало говорили о войне: прошлое и есть прошлое, а мы-то здесь при чем? Но сейчас, когда я многое узнал в Минске и приехал в страну, откуда некогда шли фашистские полчища и творили беззаконие на нашей земле, я вдруг почувствовал, что за моими плечами стоит нечто огромное, не знаю, как это объяснить без громких слов, но у меня появилось такое чувство, будто я сам воевал. Может быть, это чувство было несколько спесивым, и поэтому я стал задираться.

— В каком смысле не искали? — спросил майор Карл.

— А в самом прямом, — ответил я. — Вы сразу поверили похоронке. А я вот знаю женщин, которые до сих пор верят, что их мужья живы, и ждут.

— Ну, не все такие верные Пенелопы, — усмехнулся майор.

— Да, — кивнул я, — но, может быть, у вас тут вообще принято забывать своих отцов. Ведь они кое-что сделали там, на нашей земле.

Как только я это выпалил, то почувствовал — меня здорово занесло: Эмма смотрела на меня с испугом, все остальные тоже уставились, только Макс невозмутимо сосал свою трубку, будто это его не касалось.

— Вот что, парень, — сказал Тонио. — Никто из нас не был на войне. Правда, я числился в фольксштурме, но мне не пришлось сделать ни одного выстрела, да не в этом дело… Мы, парень, не были на войне, а всего остального нам досталось по макушку. Ты бы видел, какой был этот город. Одни развалины. И свечи на камнях, как на могилах. И много лет запах трупов. Мы разгребали эти камни, а потом строили. Не бойся, мы не так уж мало нахлебались. А что касается отцов — вот его, — кивнул он на майора, — убит под Оршей, а сколько их погибло здесь, в Дрездене, под бомбежкой, так, что и костей не могли найти. Ну, а Макса… Ты сам привез вести о нем. Мы, конечно, могли бы вопить, что отцы наши заварили кашу, а расхлебывать пришлось нам. Тем более, что это правда. Выгребать все дерьмо войны пришлось нашему поколению. Но ни черта мы от своих отцов не отказываемся, парень. Просто мы давно уже поняли, что с ними случилось. А если ты приехал предъявлять нам счет, то, прости, это глупо. Ты опоздал. Счет давно предъявили, и, может быть, не все по нему оплачено, так это уже другое дело. Не строй из себя политического эмиссара, парень, я тебя очень прошу…

Этот здоровяк Тонио неплохо мне врезал своей длинной речью, но я не хотел сдаваться и пошел напрямик.

— Честно говоря, — сказал я, — не очень понравилось, что мне не поверили сразу. Особенно он, — кивнул я на Макса.

— В такую штуку, какую ты нам преподнес, не так-то легко поверить, — мягко сказал майор Карл. — А потом еще кое-что зависит от характера… Я ведь жил в Москве три года, Эрнст, я там учился. Я тебя могу понять, но я хочу, чтобы и ты нас немножко понял.

— Аут! — вскричал я. — Будем познавать друг друга!

— Тогда выпьем, — сказал Тонио.

— Выпьем.

— Сейчас будем обедать, — сказала Эмма, — у меня все готово.

Она улыбнулась большим ртом, движения ее снова стали свободными, словно она внутренне облегченно вздохнула. На кофейном столике появились белые с синим рисунком саксонские тарелки, блюдо с толстыми сосисками, овощи, сыр; мы выпили, но Макс не пригубил рюмки. Я вопросительно посмотрел на него.

— Он за рулем, — объяснил майор Карл.

— Если это из-за меня, — сказал я, — то тут вполне можно добраться пешком.

— Хорошо, — сказал Макс и выпил водки.

— Как вы понимаете, — сказал я, — сам я ничего не могу рассказать об Отто Штольце, потому что не видел его. Но вы-то должны его помнить. Мне бы очень хотелось узнать, какой он был.

— Он был разный, — ответил Макс.

— Это еще ничего не объясняет.

— Конечно, — кивнул Макс. — Но я не могу быть объективным. Мне было четырнадцать, когда я его видел в последний раз. Раньше он мне казался веселым человеком, но когда мы встретились в последний раз, он был очень хмур… Дело в том, Эрнст, что мы все выросли без отцов. Наверное, тут нет ничего удивительного. В Европе половина людей нашего возраста, если не больше, выросла без отцов. Это так обычно, что, по правде сказать, я о нем мало думал.

— А о чем ты больше думал?

— О ней, — кивнул он на Эмму. — Еще о Дрездене. Всю жизнь я его строил. Ну, и еще о Марии.

— Это кто?

— Наша дочь. Она сейчас гостит в Эйзенахе. Ты сможешь ее увидеть, если захочешь.

— Мне отец говорил, — внезапно сказал майор Карл, — что у Отто была в Дрездене женщина. Кажется, она работала в Цвингере, но точно не знаю, кем… Но я помню: отец говорил — там не было любви, просто связь…

— Это тоже ничего не объясняет, — сказал я.