Я почему-то растерялся, сейчас мне это трудно объяснить, но я растерялся и сразу утратил бойкий тон; я даже не спросил — кто же это нас ждет? Макс раскрыл передо мной дверь, словно он был хозяином этого номера, и я покорно вышел. Мы спустились вниз, вышли во двор, и Макс открыл дверцу красного небольшого автомобиля марки «Вартбург». Ехали мы всего минут семь, остановились на широкой улице, у высокого дома, выложенного по фасаду белой кафельной плиткой, и поднялись лифтом на пятый этаж.
Комната, в которую мы вошли, была гостиной, в ней стояла низкая хорошая мебель, на полу мягкий ковер, у широкого светлого окна телевизор; в креслах сидели трое: белобрысый военный в чине майора, низенькая, полная женщина с ярким, большим ртом и здоровенный, крутоплечий детина с голубенькими детскими глазами. «Ясно, — подумал я, — нечто вроде смотрин. Сбор родственников». Все трое, как мы только вошли, встали, и Макс без всякой торжественности, скорее устало, сказал:
— Разрешите представить вам — мой брат, Эрнст Сидоров.
Женщина протянула руку первой и назвалась:
— Эмма, жена Макса.
Потом моя ладонь утонула в большой пухлой руке здоровяка.
— Тонио.
— Карл, — кивнул майор.
Мы сели, и наступило молчание; я чувствовал, что нахожусь на перекрестии взглядов, и полез за сигаретами, — это ужасно неприятно, когда четверо взрослых людей молча разглядывают тебя всего и этаким способом пытаются выяснить: кто же перед ними?
— А вы похожи, — наконец с улыбкой произнесла Эмма.
«Черта с два! — подумал я. — Он весь веснушчатый, твой муж, да и худощав…»
Здоровяк Тонио заерзал в кресле так, что оно затрещало под ним, и сказал:
— Нас всех потрясло, — он указал на низкий кофейный столик, на котором лежала тетрадь Отто Штольца, — все, что мы узнали. Это так странно и невероятно. И мы бы хотели услышать кое-что еще.
— Например? — спросил я.
— Кое-что о вас, — мягко произнес майор.
— Ну, хорошо, — ответил я и стал выкладывать им свои анкетные данные: фамилия, имя, отчество, год рождения, — все точно, как в анкете, и в таком же порядке: и какой вуз окончил, и занятия родителей, — и когда все параграфы анкеты были исчерпаны, я заметил, что Макс снова усмехнулся.
— Я сейчас, — сказала Эмма и вышла из комнаты.
— Эта Эльза, — сказал Тонио, — я ее помню совсем маленькой девочкой. Как она попала туда, в Минск? Это странно…
— Да, — кивнул я, — ведь под Эйзенахом тоже был лагерь уничтожения. Да и до Бухенвальда оттуда рукой подать. Не правда ли?
— Правда, — кивнул Тонио. — Но тогда об этом мало кто знал.
«Ну вот, начинается, — подумал я, — сейчас мы перейдем к дискуссии иа тему, кто виноват, а кто не виноват».
— В Эйзенахе были только мужчины, — сказал майор Карл, — и, кажется, в основном русские военнопленные, они работали на заводе БМВ, а Бухенвальд… Это другое, это лагерь политических… Я ее тоже помню. Она была красивой девочкой. Странная и страшная судьба.
Вошла Эмма, двигая впереди себя небольшой столик на колесиках, на нем звякали пузатенькие бутылки с пивом, шампанским и водкой, и стояло блюдо с домашним печеньем.
— Мужчинам так легче разговаривать, — сказала она, расставляя стаканы на кофейном столике.
— Вам что налить? — спросил Тонио. — Хотите шампанского с пивом? Здорово помогает от жары.
— Я так еще не пробовал.
— Так попробуйте! Кажется, так пьют только у нас. — Он опрокинул своими широкими лапами сразу обе бутылки над стаканом, в нем забулькало, запенилось; Тонио кинул в стакан кусочек льда и протянул его мне; я хватил этого «ерша», — действительно оказалось вкусно и утоляло жажду, но тут же ударило в голову.
— А вообще здорово, что ты приехал, — сказал Тонио. — Это настоящее дело, когда человек едет, чтобы отыскать следы своего отца.
— И матери, — сказал я.
— Да, конечно, — сказал Тонио, — не каждый на такое решится.
— Может быть, — сказал я, — но вы все кем приходитесь Отто Штольцу?
— Я его племянник, — ответил Тонио.
— А я просто сын его друга, — сказал майор Карл. — Штольц учился с моим отцом и вместе работал на заводе.
— Ну ладно, — сказал я и, поставив стакан на стол, поднялся из кресла. — А почему вы его не искали?