На тревожных перекрестках - Записки чекиста

Мало того, фашисты, справедливо страшась ночного времени, придумали по ночам жечь костры на полотне, используя для этой цели местное население. Ввели в окрестных деревнях своеобразную "костровую" повинность и выгоняли на нее жителей от мала до велика. Причем что парадоксально - люди эти не подвергались репрессиям в случае, если на участке, освещенном их кострами, все-таки подрывался состав и сходил с рельсов. Оккупанты логично рассудили: если казнишь группу "костровиков", на следующую ночь жители уйдут в леса и болота, станут питаться грибами и кореньями, и никакими посулами, никакой силой их оттуда не выгонишь. А наши диверсанты выполняли свое дело, невзирая на костры, более того, установили связи с населением, и люди им сигнализировали о местонахождении фашистских патрулей.

У Константина Сермяжко в Смолевичском районе жили два брата - подростки Гриша и Коля. Их тоже выгоняли на ночную повинность, и они пользовались этим, чтобы помогать брату успешно взрывать рельсы. В отряде находилась жена Сермяжко, комсомолка Валентина, работала разведчицей. Так что сражались они с ненавистным врагом целой семьей, и таких боевых патриотических семей в те грозные времена насчитывались многие тысячи.

Во время войны совершенно незнакомые люди сходились очень быстро. У всех была общая огромная беда, одна забота, одна судьба. Тем более это касалось обстановки вражеского тыла, партизанского отряда. Бойцы и командиры, кроме чисто деловых отношений, были связаны большой личной дружбой, ценили, уважали друг друга, берегли от шальной пули и опрометчивого шага. На досуге партизаны любили побеседовать по душам, раскрыть боевому побратиму самое сокровенное, задушевное.

Так что я нисколько не удивился, когда заметил, что оба моих Константина стали часто уединяться в укромном уголке и вести долгие разговоры. На дворе уже стояла осень, багряно-желтые червенские леса обнажились, чернели мокрыми стволами, пожухла трава и по утрам покрывалась седым инеем. А жили мы все еще в летнем лагере, в сырых шалашах, накрытых выкрашенными зеленой краской парашютами. Обстановка в высшей степени спортивная, и молодежь чувствовала себя в ней прекрасно. Я тоже еще не был стар, летом сравнялось 43 года, но позади у меня уже была Белоруссия - та, первая, 20-х годов, партийное подполье, бесконечные скитания по лесам и болотам. Кроме хронического бронхита, я тогда прихватил и злейший ревматизм. В перерывах между войнами отдыхать и лечиться приходилось не очень много, служба в армии и органах госбезопасности крайне напряженная и беспокойная, вот порой и разгуляется боль в суставах.

В то раннее дождливое октябрьское утро я лежал у себя и раздумывал, как бы это выбраться из шалаша и приступить к текущим делам так, чтобы бойцы и командиры не догадались о моем ревматизме. Снаружи раздались шаги по хлюпающей почве и послышался быстрый, энергичный говор Сермяжко. Потом подал голос Усольцев:

- Товарищ майор, разрешите войти?

- Влезайте, ребята, влезайте,- сказал я, садясь на постели.

Оба Константина вторглись в мое тесное жилище, сели на сосновые чурбачки и наперебой заговорили. Их замысел был настолько интересным, что я забыл про боль, вскочил, накинул полушубок, надел фуражку и повел парней в штабной шалаш, куда пригласил и все руководство отряда - Морозкина, Кускова, Лунькова, парторга Кухаренка, начальника разведки Меньшикова.

- Докладывайте командованию свой план,- приказал я политруку и лейтенанту.

Константины, польщенные вниманием, теперь уже не торопясь и не перебивая друг друга, обстоятельно изложили свой замысел.

План заключался в следующем. Неприятель принял меры, чтобы сократить свои потери от рельсовой войны, в частности резко понизил скорость поездов. Мы же обязаны в свою очередь подумать над тем, чтобы наперекор всему эти потери увеличить. Какова была тактика диверсионных групп до сих пор? Закладывали одну мину, взрывали паровоз, он сходил с рельсов и вслед за ним энное количество вагонов. Полюбовавшись на произведенный эффект и подсчитав причиненный врагу урон, партизаны возвращались на базу.

Усольцев и Сермяжко предлагали пересмотреть следующие тактические элементы: количество зарядов, численность диверсионных групп и заключительный маневр. Чтобы от нападения пострадало как можно больше вагонов, надо заложить не одну, а три мины - в голове, центре и хвосте состава и взрывать их одновременно. После взрыва сразу не уходить в лагерь, а добить эшелон гранатами, бутылками с зажигательной смесью и просто из стрелкового оружия.

На этом месте начштаба Луньков перебил парней репликой:

- Пока вы расстреливаете эшелон, немцы вышлют к месту происшествия целый поезд карателей с пулеметами, минометами и овчарками.

- Предусмотрено! - ответил быстро Сермяжко.- На километровой дистанции в обе стороны от места происшествия мы подорвем рельсы, чтобы никакое подкрепление не сумело нас блокировать. Пусть топают пешком по шпалам. Пока они выгружаются, строятся повзводно и маршируют свой километр, мы сожжем подорванный эшелон, перестреляем уцелевших гитлеровцев и скроемся в лесу.