На троне великого деда

Вечером того дня, когда негру Нарциссу необычайным образом была «возвращена его честь», столовая на дворцовой половине государя сияла огнями, а в приёмной собралось маленькое общество приглашённых к императорскому ужину. Здесь находились генерал Гудович, камергер Нарышкин, голштинский генерал Леветцов, майор Брокдорф, голштинские офицеры, дежурившие во дворце, барон фон Бломштедт, английский посол мистер Кейт, граф фон дер Гольц и граф Шверин; все они ждали появления императора. Несмотря на непринуждённость подобных маленьких собраний и на близкое знакомство друг с другом отдельных участников их, на этот раз среди присутствующих господствовало холодное, подавленное настроение. Генерал Гудович и Нарышкин, которые, несмотря на всю свою преданность государю, тем не менее разделяли национальную вражду русского народа к пруссакам и чувствовали оскорбление, нанесённое всеми условиями мира, отдававшими пруссакам назад всё завоёванное русской кровью, мрачно держались в стороне от английского посла и представителей прусского короля, чтобы в разговоре с ними не коснуться вопроса, в котором они не были бы в состоянии говорить в духе своего повелителя.

Вследствие этого иностранные дипломаты были осуждены на беседу с голштинцами, а это, судя по графу фон дер Гольцу и графу Шверину, несмотря на их дипломатическое искусство владеть собой, доставляло им очень мало удовольствия, так как только здесь, при русском дворе, им приходилось считать этих «офицеров» за равных, в другом же месте или при других условиях, зная их бесславное прошлое, дипломаты едва ли удостоили их разговором. Барон фон Бломштедт с инстинктом настоящего аристократа почувствовал особенную, сдержанно-снисходительную манеру в обращении англичан и пруссаков с голштинцами; он покраснел от негодования при мысли, что он был смешанным со своими соотечественниками, вышедшими из низших слоёв общества, и вследствие этого стал давать короткие и высокомерные ответы, отчего тягостное настроение, господствовавшее среди присутствующих, ещё увеличилось. Поэтому все вздохнули свободно, когда в столовую вошёл Пётр Фёдорович под руку с Елизаветой Воронцовой.

На нём был голштинский мундир, на груди звезда прусского Чёрного Орла, а под ней другая — голштинского ордена Святой Анны. Он сиял удовольствием, так как, судя по его блуждающему взору, дрожащим губам и колеблющейся походке, видно было, что после всех пережитых в этот день волнений он успел почерпнуть новые силы в особенно любимом им крепком венгерском вине. Он приветствовал присутствующих коротким поклоном, а затем, направляясь первым в столовую, воскликнул:

— За стол, за стол, господа! Сегодня мой личный праздник… я произведён в генералы, это — великий, знаменательный день… Сегодня каждый должен отказаться от печальных мыслей и уныния. Сегодня я хочу радоваться с моими друзьями, завтра же всё государство должно принять участие в празднестве по случаю заключения мира. Сядь против меня, Романовна! — сказал он Воронцовой, усаживаясь за стол. — А вы, граф Гольц, и вы, граф Шверин, садитесь у меня по сторонам; я живее буду представлять себе его величество короля, оказавшего мне великую милость, если его верные слуги будут возле меня.

Всё общество подошло к столу, на котором большое количество приборов вовсе не соответствовало числу гостей; присутствующие смотрели с некоторым удивлением на эту сервировку.

— А! — воскликнул Пётр Фёдорович. — Я чуть было не забыл; я приготовил вам сюрприз, за который вы поблагодарите меня. Сегодня всё должно соединиться для нашего веселья и удовольствия; пусть никто из вас не скажет, что в обществе русского императора недостаёт того, чем вы развлекаетесь за своими интимными ужинами, на которые вы никогда не приглашаете меня.