На трудном перевале

Перед массами разыгрывалась комедия формирования нового правительства на заседании в Малахитовом зале Зимнего дворца.

Собрание открыл Керенский. Он тягуче и скучно говорил что-то о том, что обстановка очень сложна — и внешняя и внутренняя (кто этого не знал), что нужно объединить все силы страны до созыва Учредительного собрания, которое дальше оттягивать уже недопустимо.

— Основой нашей политической линии, — продолжал Керенский, — должно быть охранение единства, источника власти, исходящей из революции 27 февраля. Власть должна быть национальной и суверенной. Руководствоваться следует программой, выработанной правительством в своей среде, комбинируя интересы всех слоев населения, стремящихся к поддержке республиканской власти.

До созыва Учредительного собрания Керенский предлагал созвать Предпарламент, но правительство не должно быть ответственно перед ним, сохраняя за ним лишь совещательный голос.

— Мы убеждены в необходимости коалиции, и дело не в лицах, а в соотношении сил... — снова заладил он на добрые полчаса.

Что же делать перед лицом бури, поднимавшейся на [365] улицах городов, в казармах, вокруг помещичьих усадеб, продолжавших стоять нерушимо назло и в насмешку крестьянскому люду, задыхавшемуся от безземелья? Никакой практической программы действий Керенский не принес на собрание, и никто его о ней не спросил. Все, за исключением Вердеревского и меня, по-видимому, понимали свою роль в разыгрываемой комедии. А двое военных сознательно отстранились от решения политических вопросов.

Для того чтобы выполнять настоящий план борьбы, Керенскому и его ближайшим единомышленникам нужно было только одно: бесконтрольная власть. Это и было единственное деловое заявление в речи Керенского.

После Керенского взял слово Терещенко. Он счел возможным запугать собрание.

— Внешнее положение решительно ухудшилось, — заявил он, — и стали возможны сговоры за наш счет с противником. Нам нужно во что бы то ни стало создать мощную вооруженную силу.

И снова ни полслова о том, как же эту силу создавать, хотя такой план у него был полностью разработан помимо военного министра.

Прокопович не принадлежал к решающей группе и говорил красивые слова. Он призывал не обращать внимание на формальные разногласия и стремиться к действенному сотрудничеству всех классов в борьбе с разрухой, которая была особенно ясна ему, как министру промышленности и торговли.

Призывая не ссориться с буржуазией, Прокопович — говорил о том, что все силы нужно сосредоточить на борьбе с голодом. Коновалов, Третьяков и Башкиров слушали его, не моргнув глазом, хотя решение удушить рабочих «костлявой рукой голода» уже было принято ими.

Социал-демократ меньшевик министр внутренних дел Никитин указал, что, стоя на государственной точке зрения, обе стороны должны отнестись одна к другой с доверием и предоставить созыв Предпарламента Временному правительству.

Терещенко и Коновалов добились того, что Кузьма Гвоздев был назначен министром труда.

Гвоздев как мог призывал думать о сохранении государства. [366] Не дать восторжествовать анархии. Он настаивал на прочном соглашении, с тем чтобы коалиция не осталась на бумаге.

Все это было хорошо и служило приличной ширмой для настоящего плана борьбы. Но буржуазия желала показать видимость уступок, и представители кадетов открыли торг. Они заявили, что соглашаются с основными положениями Керенского, но просят «открыть карты»: что от торгово-промышленного класса потребуют представители революционной демократии?

Кадетам отвечали Гоц и Церетели. Они призывали нести жертвы и рабочих, и крестьян, и буржуазию. Вопроса о земле они не поднимали. Его должен был решить хозяин русской земли — Учредительное собрание. По их мысли, существующие формы землевладения не должны быть нарушены, и только земельным комитетам предоставляется право упорядочить пользование землей там, где по тем или другим причинам земля оставалась неиспользованной, где её хозяин не сеял на ней хлеб.

Самоопределение наций соглашатели, конечно, полностью на словах признавали, но решить его должно было тоже только Учредительное собрание. Демократия настаивала лишь на активной внешней политике, которая привела бы к скорейшему миру. Наконец необходимо было провести усиленное самообложение буржуазии, узаконить коллективные договоры и примирительные камеры; демократия ни в какой мере не настаивала на том, чтобы рабочие получили право контроля предприятий, но считала необходимым, чтобы такой контроль был введен со стороны государства; все права найма и увольнения рабочих сохранялись полностью в руках фабриканта.