На трудном перевале

— О немедленном мире трудно что-либо сказать, Александр Иванович, — говорил он. — В ответе немцев и австрийцев на новое предложение папы о мире видно, что они хотят заключить мир на основании «карты войны», то есть исходя из тех завоеваний, которых они добились. Вся Западная Россия должна перейти к ним, так же как и значительная часть побережья Балтийского моря с Ригой включительно. Устроит ли это нас?

— Нет.

— Ну вот, я так и думал, что это ваша точка зрения. Я лично хотел бы, чтобы наша внешняя политика не была политикой парадоксов; знаменитый «мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов» на деле привел к совершенно обратным результатам. [360] Мы выступили во имя мира и создали условия, затянувшие войну. Мы стремились к сокращению жертв и только увеличили кровопролитие. Мы боролись за демократический мир, а на самом деле вели дело к торжеству германского империализма.

— Как же вы думаете действовать, чтобы Россия не оказалась вынужденной идти на заключение такого мира? — спросил я.

— Надо объединить все живые силы страны.

— Но как же их объединить, если буржуазия пошла на такую глупую авантюру, как восстание Корнилова!

Я надеялся получить от своего собеседника ответ на основной мучивший меня вопрос: почему раскололась страна? Нет ли возможности сделать так, как в Англии, где буржуазия умела вовремя пойти на уступки массам и сохраняла возможность действовать общенациональным фронтом?

— Это неверно, Александр Иванович, — отвечал Терещенко. — Буржуазия (я понимаю под этим словом торгово-промышленные круги) далеко не вся шла с Корниловым. Рябушинский и Гучков — еще не вся буржуазия. Вы могли убедиться из слов Астрова на заседании городской Думы во время наступления Корнилова, что передовая московская торговая и промышленная знать, не одобряя Временное правительство, в то же время высказалась против поддержки Корнилова.

— Корнилов лично мне говорил о том, что руководящие круги буржуазии обещали ему свою поддержку.

— Корнилов, очевидно, имел в виду именно Рябушинского. Но вы знаете, что я не оставлял Временное правительство и принимал участие во всех мероприятиях борьбы против Корнилова. Это уже одно должно говорить вам о том, что, строя нашу дальнейшую политику, мы можем рассчитывать на достаточно влиятельные круги заводчиков, финансистов и торговцев. Но этого мало, нам нужна армия, которой в данный момент нет, и об этом нам надо поговорить.

— Мне кажется, что это хотя и очень трудное, но вполне возможное дело, — отвечал я. — Надо только сделать все выводы из того печального факта, что корниловское выступление подорвало доверие к офицерству. Надо пойти на такие реформы, которые показали бы [361] массам решительность правительства в борьбе с корниловщиной.

Я изложил свой план сокращения численности армии, устранения из армии корниловского командного состава и замены его той талантливой и энергичной молодежью, которую выдвинула война. Я рассказал, что ЦИК вполне поддержит меня хотя бы и против Керенского и Терещенко и что Керенский взвился на дыбы, когда услышал об этом.

— Поэтому Керенский и направил меня к вам переговорить о возможности проведения этого плана в жизнь, — заключил я.

Терещенко с интересом, казавшимся неподдельным, слушал мои предложения.

Что именно он усвоил из всего, о чем я ему говорил, и с чем он был согласен, это для меня оставалось загадкой. Но после небольшого раздумья Терещенко сказал несколько слов, которые можно было принять и за сочувствие планам военной реформы.

— Я хочу только обратить ваше внимание, Александр Иванович, — говорил, прощаясь, Терещенко, — что в нашем распоряжении есть еще одно средство, которое до сих пор мы не использовали в достаточной мере. В наших руках деньги, а этот ключик позволяет отпереть многие двери, которые кажутся крепко запертыми. Имейте в виду, что мы можем предоставить в ваше распоряжение крупные суммы, когда в этом встретится надобность.

Второй раз в течение одного дня мне говорили о деньгах люди, которые считали, что человек, как и вещь, имеет свою цену, иногда высокую. Я не хотел задумываться над смыслом сделанного предложения и не видел надобности в этом средстве. То, что я сделал в Москве, было сделано без всяких денег.

Я сказал Терещенко, что деньги мне не понадобятся. Что дело будет сделано или не будет сделано в зависимости от решения тех крупных вопросов, о которых я говорил, что деньги ничего не прибавят и не убавят.

— Ну, как хотите. Вот и все вы так рассуждаете. А многое можно сделать с деньгами. Если надумаете, то скажите. Мы это устроим.