На трудных дорогах войны. В борьбе за Севастополь и Кавказ

Огромной выдержки человек, я бы сказал – неподражаемой. Никогда не взрывался, даже при разбирательстве чрезвычайного происшествия, и свое неудовольствие он обозначал суровым взглядом. Он не позволял своим эмоциям прорываться наружу, как это было у Октябрьского и Петрова. Большим усилием воли он загонял эмоции внутрь, этим подчеркивалась его выдержка. Подавляя эмоции, внутренне переживая его волновавшее, лишая себя спасительной разрядки, он этим наносил непоправимый вред своему здоровью. Последний раз мы с ним встретимся в Риге в качестве делегатов X съезда латвийских коммунистов (кажется, в 1949 году) и конечно же предадимся воспоминаниям о боевых делах Черноморского флота.

Если у нашего члена Военсовета Н.М. Кулакова часто увидишь улыбку, то Рогов не щедро ее раздаривал, обозначал потеплевшими глазами. В редкие минуты коротенького досуга он любил побеседовать непринужденно, вставить разумную шутку глубокого смысла, ответить на умелую шутку других легкой улыбкой уголками рта. Но он был беспощаден к распущенности, неисполнительности, разгильдяйству, и особенно к неисполнению долга перед Родиной. И в этих делах он прежде всего навел надлежащий порядок в своем доме – среди политработников. Он, как и все, считал, что политработник – образец для командиров и воинов во всем, всюду, всегда и особенно в войну. Политработник постоянно впереди и ведет за собой всех. На малейший отход от этих принципов он бурно, остро реагировал. И тут не жди от него пощады. Ох как сильно наказывал, вплоть до суровых мер. А так как он еще и Иван Васильевич, то его часто величали: Иван Грозный. А что? Точно. И пошло это от политработников, но от тех, кого он поделом и сильно взгрел. А как же иначе! Я полностью одобряю и разделяю линию поведения Рогова. Вот вам пример.

Находясь в Москве, он получает донесение из Астрахани, что там объявился немалого чина политработник с Черноморского флота, разыскивающий свою семью. Как оказалось, в это самое время его артдивизион вступил в бой. Это же вопиющее безобразие, хотя и единичное. Мы в войну годами не знали, где наши матери, братья, сестры, и не пытались искать их даже по почте – некогда было написать письмо, месяцами не знали, живы ли жена и дети. Считали: коль скоро сейчас миллионы наших людей терпят бедствие, то и нам не до своих детей, пусть сама жена спасает детей, уходя на восток из-под удара врага. А наше дело – бить врага. Что и делала моя жена Евгения Ивановна: после эвакуации из морского гарнизона объявилась на Ставрополье и, продолжая горестный путь скитаний, прибыла в Поти, и только потому, что сюда съехались семьи черноморцев.

Рогов справедливо отреагировал бурно на возмутительный поступок политработника, применив к виновному суровую, но не крайнюю меру, с учетом того, что он заручился согласием старшего на выезд. А Кулакову прислал телеграмму острого содержания. Кулаков, как искренний и откровенный человек, поведал нам потом в назидание на будущее содержание этого внушения, оно приблизительно гласило следующее: если вы хотите быть сильным политическим руководителем флота, вы обязаны освободиться от либерализма, терпимого отношения к поступкам, позорящим звание политработника. Вот оно, кредо Рогова, которое он утверждал в своем доме и на всем Военно-Морском флоте.

Чуть по-иному Рогов относился к нам, строевым командирам. Не скажу, что с послаблениями, нет, он этого слова не терпел. Там, где речь шла о политическом кредо человека, спрос был одинаков. А вот в остальном он, я бы сказал, не то что проявлял терпимость, а порой ограничивался суровым внушением, но после которого у виновного горели уши.

Скажу больше: зря брал он под защиту двух командиров, которых скорее надо было снять с постов, и их все равно пришлось отстранить. Но делал он все из благородных побуждений, считая, что с этими людьми нужно еще поработать. Однако они не оправдали его доверия, и флот с ними распрощался.

Рогов был внимателен к кадрам, замечал усердие, отвагу, честность в выполнении долга и, главное, предпринимал меры для вознаграждения отличившегося наградой или продвижением по службе.

Рогов всегда считал, и не раз говорил об этом, что главным методом руководства у политработника является убеждение словом, а взыскание должно быть осмотрительным и соответствовать характеру проступка.

Рогов – душевный человек, ценивший в людях усердие и преданность делу партии, к таким он особенно бережно относился, остерегаясь суровым словом ранить их. Он знал весомость своих слов с упреком и не разбрасывался ими. У меня самого, при всем старании, не все и не всегда шло гладко по службе, бывали и срывы. Но я никогда при личных встречах и беседах с Роговым не услышал в мой адрес от него ни одного слова упрека. А так как продвижение по службе в ранге командира базы проводилось с его согласия, а однажды и по его инициативе, то для меня его внимание и поддержка были особо весомы, высоко ценимы мною.