На цыпочках

— Нет, — сказал полковник, — правила существуют независимо от вас.

Мы молча поднимались на холм. На тот самый холм, на котором располагался лагерь. Я его уже видел с двух сторон, и теперь мы снова поднимались к лагерю, на это раз с третьей стороны.

«Как же так? — думал я, поднимаясь рядом с полковником по склону холма. — Как же так? Разумеется, полковник прав, и правила игры не зависят от меня. Разумеется, они не изменятся оттого, что я их не знаю, что-то тут не то. В чем-то и полковник ошибается. Та-ак, — подумал я, — офицер объяснил мне, как я должен идти... Та-ак, территория десанта... Та-ак, я не должен был их встретить... А траншея?» — вспомнил я.

И тогда я вспомнил все остальное. Я возмутился.

— Полковник! — сказал я.

— Да? — сказал полковник.

— Полковник, вот вы сказали, что игра, условия... вы сказали, что правила...

— Ну-ну! — нетерпеливо сказал полковник.

— Но ведь десантники... Они ведь... Ведь они сами нарушали правила, полковник.

Полковник остановился. Он медленно повернул ко мне свое лицо.

— Простите, — сказал полковник, — что вы этим хотите сказать?

Я немного испугался.

«Ну его! — подумал я. — Он, конечно, любезный, любезный, этот полковник, а вдруг да еще хлестнет стеком. Вон какой у него стек!»

Но отступать было некуда.

— Видите ли, полковник, — осторожно начал я, — я, конечно, очень вам благодарен за вашу помощь... Вам, лично, — сказал я. — И вы, вероятно об этом не знаете, но ведь факт остается фактом. Ведь так?

— Да, это так, — напряженно сказал полковник. — Факт всегда, везде и при любых обстоятельствах остается фактом...

— Вот видите, — сказал я полковнику. — А они, ваши десантники, на протяжении всего пути подстерегали меня. Они ждали меня, полковник. А во-вторых, то, что они устроили засаду уже по ту сторону, ведь это вообще ни на что не похоже.

Лицо полковника медленно потемнело.

— Не похоже? — сказал он.

— Не похоже, — сказал я.

— Ни на что? — сказал полковник.

— Ни на что, — сказал я.

— Нет, похоже, — сказал полковник.

— На что? — сказал я.

Полковник молчал.

— Знаете, — сказал наконец полковник, — есть вещи, которых деликатный человек не замечает. Не должен замечать, просто не позволит себе заметить. Например, кто-нибудь чихнул... ну, есть и другие звуки... Вот как бы вы поступили в подобном случае?

Я сказал, что не знаю, что у меня таких случаев не было.

— А я знаю, — сказал полковник, — у меня были. И я вам со всей ответственностью заявляю, — сказал полковник, — что я в таком случае просто не замечу, промолчу, как будто ничего не было. Может же человек простудиться?

— Да, конечно, человек может простудиться, но...

— А вы помните, что я говорил вам об искусстве? — крикнул полковник.

— Об искусстве?

— Да, да, об искусстве, о политике, — крикнул полковник, — помните? Почему же вы беретесь судить о том, в чем вы не разбираетесь? Почему вы беретесь учить нас тонкостям нашей профессии? Что вы знаете о нашей работе, о ее сложностях и трудностях. Точность, кучность, процент смертности!..

— Полковник, а что это? Точность, кучность, этот процент...

— А-а-а! — махнул стеком полковник. — Это понятия такие... Точность, кучность... Понятия такие. Да я не об этом, — сказал полковник, — это так, между прочим. Главное — деликатность. Деликатность и честь полка. Делайте со мной что угодно! — воскликнул полковник. — Делайте что угодно, но не трогайте полк. Я за честь полка готов в огонь и в воду. Честь полка превыше всего!

Мы стояли на вершине холма, того самого, на котором я делал разведку, где лагерь. Он теперь несколько изменился: не холм — лагерь. То есть вся обстановка в нем изменилась. Палатки, правда, по-прежнему стояли в четыре ряда, но походная кухня вместе с поваром куда-то исчезла. На ее месте теперь стоял массивный письменный стол с резными львиными лицами и фруктами (тоже резными). Этот стол, вероятно, вытащили из фургона, двустворчатые дверцы которого были еще раскрыты. Да, видимо, его оттуда вытащили. За столом, в высоком, тоже львином, с фруктами, кресле, перебросив тяжелые ноги через подлокотники, сидел Шпацкий и курил. Увидев нас, он вскочил с кресла, выскочил из-за стола и щелкнул каблуками. Замер.

— Вольно, Шпацкий! — махнул на него стеком полковник, когда мы подошли. — Как у вас с отчетом? Готово?

— Готово! — гаркнул Шпацкий и, отпрыгнув за стол, выдернул ящик, выхватил папку и припечатал ее к столешнице.

Я осмотрелся: в лагере, кажется, больше никого не было. Полковник обошел стол и уселся в высокое кресло, стек он положил рядом с папкой на стол.

— У вас есть с собой документы? — спросил меня полковник.

— Да, вот мой паспорт, — сказал я и подал ему паспорт.

Полковник протянул руку через стол, взял паспорт, но не раскрыл его, а так и держал на весу.

— Скажите, — спросил меня полковник, — на Малой Средней, где вас откорректировали, вы предъявляли его патрулю?

— Нет, полковник, они не просили меня об этом.

— Стало быть, не предъявляли.

— Нет.

— А фамилию, имя, отчество патруль тоже не спрашивал.

— Нет, полковник, мне только объяснили, как я должен идти и все.