На участке неспокойно

— Добрый вечер, дочка… Спасибо, — оторвалась от книги Неверова. — Как там? Отругали Степана? — Она знала, что Катя ходила на завод, и ждала ее.

— Досталось ему!

— Анастасии Дмитриевны не было, поди?

— Нет. Сказали, что не захотела.

— Я бы пришла, ежели б с моим такое приключилось. Уж я б ему там показала, где раки зимуют, — в сердцах произнесла Людмила Кузьминична.

— Не все такие.

— Надо, чтобы были все. Нешто так можно? Муж — свой человек, век вековать с ним. Поверь, проглядит ома его, ой, как проглядит!

— Не проглядит.

Катя коротко рассказала о решении собрания.

Людмила Кузьминична ответила не сразу:

— Кто его знает, поможет это или нет? За ним же не будешь все время по пятам ходить. Отвернешься к а минутку, он и сбежит. Потом же опять дома может выпить. Жены, знаешь, какие? Ты-то как поступила, когда твой куролесил? Жалела, небось?

— Жалела, — с грустью призналась Катя.

— Дуры мы, бабы, — продолжала Людмила Кузьминична. — Нам ведь что? Не надо много-то! Принесет мужик подарок или приласкает, мы и размякли. Становимся, как воск. Он в это время и начинает лепить из нас кукол, каких заблагорассудится. Э, да ты не слушаешь меня. Что с тобой, Катенька? На тебе лица нет.

— Ничего, ничего, — быстро проговорила Катя. Она подошла к тумбочке и начала перебирать несложные медицинские приборы, которые принесла с собой.

— Ложитесь, пожалуйста.

— Выздоровела я, — махнула рукой Неверова. — Ты лучше себя проверь. Еле на ногах стоишь. Все оттого, что изводишь себя… Чего на меня уставилась? Думаешь, не знаю, как убиваешься по Голикову? Я все знаю. Ты вот что, не терзай свою душу. Иди к нему, к Сергею, а того дурака — в шею!

Катя еще держалась, пыталась что-то ответить Людмиле Кузьминичне, ласково хлопотавшей около нее. Потом упала на кровать и задохнулась от безутешного плача, не в силах больше сдерживать себя.

Людмила Кузьминична положила худую, морщинистую руку на ее голову и, тихо приговаривая что-то, долго перебирала между пальцами волосы.

— Успокойся, все будет хорошо. Только не дури сама, не маленькая ведь. Не гони его, когда придет к тебе. От любви не спрячешься. Она везде тебя сыщет… Поплачь, поплачь еще немного. Я плакала тоже, ежели трудно было.

— Извините меня, пожалуйста. Я совсем потеряла голову.

— А ты не теряй, голова-то одна. Позвонила бы ты ему, а? Чай, убивается человек!

— Позвонить? — все еще всхлипывая, переспросила Катя.

— Иди, иди, — ласково подтолкнула ее старуха, — позвони.

Катя долго ходила по кабинету, с каким-то непонятным, все усиливающимся страхом, поглядывая на телефон. Наконец подняла трубку.

Ответил Сабиров:

— Голикова нет. Позвоните завтра… Кстати, как вас зовут? Я передам ему.

Катя не ответила.

3.

Анатолий сидел за столом и кисло глядел на пиалу с чаем: нет, не такого приема ожидал он в этом доме. Все-таки здесь была его жена. Они же не развелись еще…

— Я к вам, можно сказать, со всем сердцем, устал без вас жить, а вы нос воротите от меня, значит, — говорил Анатолий обиженно. — Нехорошо это, Иван Никифорович. Вспомните, как мы с вами пили, бывало. Катя нам огурчиков соленых приносила или помидорчиков. Умеет она это, во-от. Вы еще всегда хвалили ее. Говорили, что лучше ее никого на свете нет. Меня тоже хвалили… Хвалили, значит, или нет?

— Что было, то сплыло, — равнодушно сказал Иван Никифорович.

— Нет, не сплыло, во-от. Вы должны помочь мне, — настаивал Анатолий. — Иначе я пойду в горком партии.

— Чего ты там потерял?

— Как чего? Правду пойду искать.

— Пропил ты свою правду.

— Не я один ее пропивал. Вы со мной пили.

— Подлец ты, Анатолий, — вяло отозвался Иван Никифорович. Он, хотя и вступил в разговор, но по-прежнему жил своими мыслями. Не хотелось ему спорить. Устал от вечной тревоги за дочь.

— Может быть, и подлец, — усмехнулся Анатолий. — Я не один такой. Все люди сделаны из одного теста. Ваша дочь, думаете, святая?

— Ты, дерьмо собачье! — резко повернулся к зятю Иван Никифорович. От его прежнего усталого вида не осталось и следа. — Говори, да не заговаривайся. Катерину не трогай. Не про тебя ока.

— Для кого же? — храбрился Анатолий.

— Не про тебя! — упрямо повторил Иван Никифорович.

<— Посмотрим, значит.

— Нечего смотреть. Все ясно без смотрения.

— Вам, может быть, ясно. Мне не ясно.

— Уезжай отсюда, — опять устало отозвался Иван Никифорович.

— Мне неплохо и здесь.

— Уезжай, — повторил еще раз Иван Никифорович.

— Не-ет, значит, дудки!

Вошла Катя. Она не удивилась, увидев дома Анатолия. Он иногда приходил — то утром, то днем, то поздно вечером, когда она возвращалась с дежурства, пытался заговорить с ней, но Катя закрывалась в кабинете или спальне. Он еще сидел некоторое время, перебрасываясь односложными фразами с Иваном Никифоровичем, потом уходил.

— Опять заявился? — не поздоровавшись, спросила Катя.

— Здравствуй, во-от, — приподнялся он.

— Выпил?

— Немного.

— Что нужно?

— Соскучился.

— Мириться пришел, — уточнил Иван Никифорович. — Без тебя, видишь ли, жить не может. На пропитание деньги нужны. Работать не хочется: не той кости человек.

— Мириться? — недобро усмехнулась Катя. Она посмотрела в глаза Анатолию. — Уходи!