На Улице Старой

– Ага, – со скукой в голосе отвечал он. – Тоска сплошная. Еще и дождь. Телек хоть вруби. Че там на фронте хоть?

– Нормально там все. Сам и вруби. Я пойду пельмени лепить. Поможешь?

– Впадлу, мам.

– Как всегда, – прошипела Нина Антоновна и, махнув больной рукой, короткими шажками двинулась на кухню.

Водкин ушел в новый запой. В нем он провел не меньше двух недель, пока не наступил май. Катерина все ходила и ходила на работу, брала дополнительные смены, чтобы выплачивать кредит, а муж все пил и пил, пока не кончилось то, что он откладывал на «черный день» со своих зарплат, когда еще работал.

Захар, отходя от запоя, потихоньку соображал, что гулять ему больше не на что, а значит вставал новый, более острый вопрос: где взять столько, чтобы напиться всласть и забыться навек?

Глава IV

Распевался в майские деньки петух Водкиных, встречал вместе с курами приход нового жаркого дня. Пурпурные лучи разрезали утреннее небо, подернутое дымкой, сходили с волжских берегов густые туманы. Куры шлепали по росе, разбегались по огороду и будили хозяев. Глухо выл холодный ветер, залетал в жестяную трубу, бился о тонкие стенки и выл там, пугал Катерину и Захара.

На Старой улице жизнь текла неторопливо, как и прежде, скучно и уныло. Каждый, зная свое место в пищевой цепочке, занимался ровно тем, на что его подвигал Бог: Нина Антоновна копошилась в огороде и ругала сына за безделье; Роман Леопольдович, обруганный матерью, слонялся по берегу и по ночам выл на луну, представляя себя оборотнем, таким же волосатым и жадным до мяса; Катерина тихо радовалась, что у Захара кончились деньги. Отложенное, конечно, копили на поездку. Но теперь Водкиным не светила ни Анапа, ни Геленджик, ни Турция, ни даже Питер.

Катерина вздыхала и принималась ходить по дому, выполнять грязную работу. Захар любил разбрасывать трусы и носки по кухне, ванне и комнате, и она сразу улавливала этот отвратительный запах мужского несвежего тела. Искоса Захар поглядывал на жену, мечтал, чтобы она наконец-то обратила на него внимание и похвалила за то, что он выбрился. Но Водкина лишь молчаливо поднимала дырявые трусы, закидывала в корзину, а после запускала стиральную машинку.

Тогда Водкин выходил на улицу, чтобы подышать чистым воздухом и послушать хрюканье соседских свиней. У Мальцевых, Алки и Дениса, уже ни одно поколение хряков подрастало, и жирные боровы приносили приличный доход, шедший на обустройство дома и выплату ипотеки. Их старшая, Любочка, давно кончила университет. В награду от родителей она получила ипотеку, которую, разумеется, не смогла бы погасить одна. Мальцевы взялись выращивать хряков, продавать их на мясо в воскресные дни.

Новый рынок всегда увлекал Захара. С видом знатока и хозяина города проходился он по торговым рядам, умело заговаривал с пенсионерками, выспрашивал про культуру и курей. Боясь позора, Катерина толкала его в толстокожую спину и стыдливо улыбалась бабкам, рассевшимся на складных стульях. Они, по-своему презирая «городских», перешептывались между собой, тыкали короткими толстыми пальцами в Водкиных и смеялись с надменного гуся, учившего их, как сажать свеклу и выкапывать картошку.

Но сейчас была только пятница. Катерине дали выходной, и она, трижды пожалев, что осталась наедине с мужем, постаралась увлечь себя какой-нибудь полезной деятельностью. Он же, продолжая слушать взвизгивающих хряков, выдувал табачные кольца. Контрафактный белорусский табак обходился дешевле прочих, и Захара, что быстро истратил накопленное, это радовало.

Он стоял подбоченившись, нагловато, так, словно он был помещик, а Катерина, носившаяся из избы в огород и обратно, – дворовой, которую можно и оседлать, когда вновь пробудится мужская природа. Однако от алкоголя и дешевых сигарет Захару хотелось не любви с женой, а постоянного сна и солнечных ванн. Как только солнце выползало из-за скученных темно-пепельных облаков, он кидался во двор, снимал майку и шорты, вставал в одних трусах на мокрую траву, чтобы напитаться витаминами.

Про витамины он много читал в газетах, слышал в телевизоре, но особенно наслушался от тещи, списывавшей их с больничного склада и приторговывавшей втихую. Валентина Федоровна жила скромно, но не переставая говорила о том, что «копит на квартиру для Оленьки». Еще, конечно, заикалась о похоронах, как и любая пенсионерка, не надеющаяся на помощь детей.