На узкой лестнице (Рассказы и повести)

Солнце заметно припекало, железо разогрелось, и в кабине скапливался тяжелый запах разопревшей резины и кожзаменителя. Григорий Константинович выбрался на волю и почувствовал: асфальт теряет обычную твердость. Он увидел стопку кирпичей под деревом и сразу ощутил: тяжела задница в сорок пять лет, к кирпичам потянуло с неудержимой силой, словно кусок железа к магниту. Когда же сел, то и дышать стало легче, и река раздалась в ширину раза в два.

Григорий Константинович сидел и поглядывал, как разрасталась очередь, и радовался, что успел вовремя. Впереди была только лошадь, запряженная в ветхую почерневшую телегу. Возница — пожилой щуплый мужичок в кружевной нейлоновой рубахе — дремал на солнцепеке.

«В кружевах… — с добродушной ворчливостью подумал Григорий Константинович. — Ишь, в кружевах, будто король. Тебе бы, дед, старую гимнастерку донашивать да кирзовые сапоги — для полной картины».

Одурманенный жарою одер покачивал головой и взмахивал хвостом, скорее по привычке: мухи у реки не промышляют.

Уже вот-вот должен был подойти паром. Григорий Константинович видел, как тот отвалил от противоположного берега.

Неожиданно в ближайшем переулке затрещало нечто, да сильно так, с громовым чиханием. Курившие шоферы повернули головы. Даже дед в кружевной рубахе очнулся и поглядел на Григория Константиновича, словно спрашивая: чой-то там? И вот к переправе выскочил мотоциклист, такой «красавец» на «Яве», в красивом шлеме, в кожаной куртке. И смышлен он был выше возраста: не в хвост очереди пристроился, а проехал вперед, поднявши пласт дорожной пыли, и остановился у самых бревен причала, перед лошадиной мордой. В другое время Григорий Константинович сделал бы внушение нахаленку, но расслабила жара его, и сейчас лишь подумал благодушно: вот ведь молодежь пошла. Куда торопится? Все там будем.

Райским лугом проходила дорога к детской колонии. Жаркое лето еще только начиналось и не доконало пока что природу, не лишило ее свежести и яркости. Трава стояла в полный рост, сочная и густая. Григорий Константинович решил, что ее посеяли колхозники; ну что ж, зимой это будет прекрасный корм скоту.

Когда вдали показалось темное пятно исправительно-трудового лагеря, сердце забилось сильней, он прибавил скорость и через несколько минут остановился сбоку проходной.

И налево, и направо простирался высокий забор, выкрашенный грязновато-зеленым холодным цветом. Доски были хорошо подогнаны — одна к одной, одна к одной. И если бы не возвышался над ними на четырех жердях скворечник для часового, можно было бы подумать, что за этим забором находятся дачи руководящего звена, что стоят там домики с верандами, цветет жасмин и прочее, и прочее… Но Григорий Константинович представлял, как суровы места по ту сторону забора. Не домики с резными финтифлюшками утопают в зелени, а стоят шеренгой строения, похожие на коровники; ни деревья там не растут, ни травы; земля там закрыта утрамбованной укатанной щебенкой.

Григорий Константинович поднял все стекла, закрыл дверцу на ключ и пошел к проходной. Там, в темном нутре, дежурил вооруженный охранник, а в служебном помещении, в комнате справа, что-то писала за столом полная женщина в милицейской форме с погонами капитана. Она, как только увидела Григория Константиновича, крикнула: «Вывод после четырнадцати, ожидайте!» А он ее еще ни о чем не спросил, он лишь встал у окна, так, чтобы она могла заметить большой значок, похожий на орден. Бесполезно! Тон капитанши показался Григорию Константиновичу незаслуженно резким, и он с недоумением, ища сочувствия, взглянул на солдата. Но сухое скуластое лицо того было по-восточному непроницаемо. Григорию Константиновичу не оставалось ничего, как выйти.

Та-ак… Налево — забор! Направо — забор… Точно заброшенная городьба какого-нибудь средневекового стойбища. Пустынно пространство рядом с ним. Не приведи господи видеть эти доски каждый день! Самая суровая школа, какую только смог придумать человек.

Григорий Константинович поскреб затылок. Ах, Пашка, Паша! Какая дорогая цена за шаг в сторону. Сколько здесь таких… А по всей стране? А во всем мире? Учим человека ходить прямо, не спотыкаться… Что тут говорить о детях, когда взрослого иной раз не углядишь, не попридержишь. Такой был тихий, Пашка, маменькин мальчик. Когда жили вместе — еще до развода — Григорий Константинович помнит: Пашку лишний раз на улицу не прогонишь, все чего-то клеил на своем столе.

В пять лет Паша попросил: мама, роди мне лошадь!

Начало Пашкиной жизни, годков эдак до шести, Григорий Константинович, оказывается, помнит лучше. Он не знает, чем это объяснить — сам, что ли, был помоложе? Или внимания сыну больше уделял? Из садика часто забирал, по дороге разговаривали Григорий Константинович даже пытался во что-то вникать, в некие тайны детского сознания. Забавно все… Помнится, вел Пашку, а тот был грязный до невозможности, как объяснила воспитательница, — купался он в песке от всей души.

— Взял бы тебя за руку, — сказал Григорий Константинович, — да боюсь испачкаться.

— А наш город вообще грязный, — ответил Пашка.