На узкой лестнице (Рассказы и повести)

— А торгую с одиннадцати, так что катись покеда, — взгляд добавил: бестолочь.

— Ну, знаете!

— А что знаете? — продавщица быстрым движением перевернула галстук, получилась петля. — Я этого не хочу. Тем более из-за тебя.

Виктор отошел в сторону, сдерживая бешенство.

В дальнем конце зала раздался лязгающий металлический шум, который приближался: это рабочий катил пустую тележку, у которой вместо резиновых колес были подшипники. Тонкое бесстрастное лицо рабочего с высоким белым лбом показалось Виктору знакомым. Рабочий ответил на кивок Виктора, остановился, стал закуривать.

— Почему у вас продавщица такая грубая?

— Зинка, что ли, из винного? Зинка такая… Как сказал Сенека: «Сильнее всех — владеющий собой». Не дала, что ли?

— Нет, и отлаяла еще.

— Страхуется. Ты же в очках. Подумала, что обэхээсэсник. Нас сейчас трясут, как груши.

— И чего это раскурился в магазине? — спросила проходившая мимо женщина.

Высокий белый лоб тронулся тонкими сухими морщинками; ответ последовал такой:

— Не квакай, мамаша, а то волосы вылезут. Вы здесь как бы на прогулке, а человек работает. — И к Виктору: — Ну что ж, гони пятерку, как говорили древние греки, «о тэмпора, о морес», о времена, о нравы. Выручу.

— Да нет, ладно, возьму вон сигарет в газетном киоске.

— Как знаешь, мое дело предложить, твое — отказаться.

Он выпустил клуб дыма и, словно паровозик, покатил тележку дальше, постукивая на стыках плит.

Георгий был уже одет, выбрит, стоял у кухонной плиты и смотрел на носик чайника, караулил, когда повалит пар. Рассказ он выслушал спокойно.

— Жизнь, Витек, трясет и утрамбовывает, это тебе не стишки писать.

— Трясет, — согласился Виктор. — Только не надо о стихах. Поэзия — грозное оружие. Я об этой Зинке еще напишу.

— Твои стихи Зинке знаешь… Это первое, а второе — если Зинка хамит, значит, можно хамить. Копай глубже.

— Хамить никому не можно.

— Пацан ты еще, Витек, — сказал Георгий; по всему чувствовалось: хотел-таки позлить брата. — В твои-то годы уже должна быть другая схема: ты снимаешь телефонную трубку, и через двадцать минут к тебе затаскивают ящик нарзана да еще извиняются за беспокойство.

Виктор посмотрел на брата, как на морское чудище, и вдруг понял, дошло до него — Георгий не меньше Виктора уязвлен событиями в магазине. Да! Унизили. А близким друзьям Виктор не устает проповедовать: пора уважать себя на всю катушку. Если не сам себя, то кто же… А что выходит на самом деле? Редактор распоряжается как собственностью; как мальчика гоняет партком; по разным пустякам теребит постройком; заставляют управляющему то речи писать, то доклады, хотя есть ставка референта. Ставка-то есть, да взяли на нее какого-то своего человека, и тот занимается неизвестно чем.

— Жор, а тебе сейчас приходится самоутверждаться?

Георгий накрыл заварочный чайничек полотенцем.

— Как тебе сказать… Самоутверждаться, наверное, необходимо каждый день. У человека только два состояния: или карабкаться вверх, или катиться вниз. Я правильно тебя понял? Но у меня лично — другое положение. Я же спасатель. Я, наверное, утверждаюсь тем, что спасаю других. Да, пожалуй, именно в этом и проявляется мое самоутверждение.

Вполне убедительно, скорее всего именно так, хотя Жора немного кокетничает. У него железные нервы. Он любил повторять, что на Большой земле чувствует себя Гулливером среди лилипутов.

Ровно в пять пришла с работы Люда. По ее приходу можно проверять часы. Она устала. Она села на кухне, вытянула ноги и откинулась к стенке. Рядом она поставила рулон, с обоих концов упакованный газетой.

— Люд, а что там такое? — спросил Виктор.

— Эт-то? Эт-то мне подарили. Это афиша с фотовыставки Евтушенко. Из Прибалтики. Мы ее повесим в прихожей. У зеркала.

— Но там уже висит: «Летайте Аэрофлотом».

— А ту мы в ванную, а ты ее покроешь лаком, чтобы не отсырела.

Брат развел руками:

— Столичный шик.

— Люда умеет.

Потом был вечер, кстати, какой-то удивительно спокойный, творческий! Необычайно светлый! Когда все время знаешь что к чему. Немножко выпили. Посмотрели телевизор. Георгий рассказал, как его перед самым отъездом чуть не смыло волной за борт.

— Была бы Пицунда, — заключил он. — Сидели бы мы сейчас вот так.

— Вытащили бы.

— Как повезет, Витек. Условия были сложные. Это только в газетах всегда спасают.

Виктор промолчал, хотя мог бы возразить брату, привести в пример десятки очерков с драматическим исходом… Но в ближней памяти их не было, а напрягать голову не хотелось.

Потом решили сыграть в подкидного, но не нашли карты.

Люда удалилась. Она читала перед сном письма Чехова! Как раз очередной том пришел по подписке. Георгий пожелал посмотреть по телевизору концерт мастеров зарубежной эстрады. И только Виктор оказался не у дел. Он вспомнил, как обидели его в магазине, и решил тут же рассчитаться с Зинкой. Был тут еще важный момент — надо было каким-то образом подняться в глазах брата, чтобы не было у того в мыслях, будто бы он, Виктор, слабак в этой жизни.