На узкой лестнице (Рассказы и повести)

До обеда я ходила какой-то затурканной — какая теперь стирка! — и с каждым часом мне становилось все более понятным: дальнейшие годы ничего хорошего не принесут. И, наверное, от этой безысходности на меня нашло затмение. Я позвонила маме и попросила взять на субботу и воскресенье Витьку, я ей сказала, что меня срочно отправляют в район, членом жюри от нашего училища, надо бы срочно посмотреть молодые дарования. Мать ничем не удивишь. Она вздохнула и сказала:

— Ладно.

Денег у меня было семьдесят пять рублей. Хватит. Не за покупками. Гришин московский телефон я знала. Я все знала. И гостиницу их актерскую, где-то там, в Останкине. Гриша поет в нашем оперном, терпимо поет, только завистников у него много.

К вечеру я была уже в аэропорту. Народу у кассы на Москву — тьма. Встала в очередь. Долго стояла, как вдруг по радио объявляют: билетов нет. Все стали потихоньку расходиться. Почти все разошлись, а я продолжаю стоять.

«А вдруг, — шепчу, как заклинание, — а вдруг…»

Дошла до окошка. Говорить нечего, только смотрю на кассиршу, а она смотрит на меня. И вдруг, даже глазам не верится, кассирша вздыхает и выписывает мне билет.

Перед вылетом я дала Грише телеграмму — рейс такой-то, прибываю во Внуково. Но приземлились мы в Шереметьеве. Время позднее. Ну, думаю, проклинает меня Гришка на чем свет стоит. На всякий случай позвонила ему. И опять адское везение: трубку взял сам Гриша.

— Привет, — говорит. — Ты откуда?

— С Шереметьева. А я думала, тебя нет дома, меня встречать пошел.

— Нет, — ответил Гриша. — Когда я получил твою телеграмму, сразу позвонил во Внуково и узнал, что такого рейса нет. Решил — ты меня разыгрываешь. Что теперь делать будем?

Какой курлыкающий голос у Гриши, прямо журавлиный. Ну, я, конечно, тут же спросила, почему у него такой курлыкающий голос, а он тут же взорвался и сказал, что шутить некогда: надо думать, что делать.

— А ты не думай. Мне номер в гостинице дали.

Гриша помолчал.

— Это точно?

— Чтобы тут же провалиться…

— Ясненько, ясненько… Тогда вот что… тогда давай встретимся завтра. Все равно гостиницы нынче забиты, — и Гриша хохотнул.

— Ладно. Давай в десять в скверике перед Большим театром.

Договорились. Повесила трубку. Что же, думаю, делать? Ночь только началась. Пошла в зал ожидания, выбрала отдаленную скамейку, села и стала думать о всякой чепухе.

Подходит ко мне парень.

— Слушайте, девушка, вам дамские сапожки не нужны?

— Нужны.

— Зимние?

— Именно зимние.

— На меху?

— Желательно.

— Есть тридцать шестой размер.

— Что вы говорите! Как раз мой.

— Могу достать.

— А у меня нет денег.

Казалось бы, все. А он не уходит.

— Можно я с вами немножко посижу?

— Можно.

— Я одну штуку предложил бы, да боюсь — вы обидитесь.

— Шампанского, что ли?

— А как вы догадались?

— Тащи.

Он сбегал в ресторан, принес бутылку шампанского.

— Пусть у вас полежит, а я пойду в буфет еще посмотрю.

Он ушел, а я подумала: дело к ночи, холодно будет, надо бы брюки надеть. Переоделась в туалете. Выхожу, а мой дружок с постным лицом по залу ходит и не может понять: куда же я делась. Я стала ходить за ним следом, пока носами не столкнулись. Как он обрадовался…

И конечно же, пустился паренек в откровения. Сказал, что работает здесь же, в аэропорту, вечером поругался с женой, решил ее проучить и заночевать на вокзале, поскольку никакие другие знакомые лица он видеть сегодня не желает.

— А у вас, — говорит, — круги под глазами. Наверное, устали? Пойдемте, если хотите, в гостиницу устрою. У меня тут все свои.

Идем, а темнота ужасная. Какой-то лесок, сквозь деревья что-то просвечивает, какие-то огоньки. А мы совсем одни.

— Еще разденешь, — говорю ему. А он обиделся.

В гостинице для меня нашли свободный диван. Паренек стал прощаться. Он сказал: пожалуй, хватит, жена, пожалуй, достаточно проучена, а то еще искать пойдет.

— Слушай, ты послезавтра уезжаешь, а денег, как я понял, у тебя не густо. Давай вот что: приходи послезавтра сюда же, обещаю отправить тебя на самолете бесплатно.

— Спасибо, — говорю. — Буду иметь в виду.

В назначенное время приехала к Большому театру, а там меня уже Гриша ожидает, в сквере. Или чувствовала я себя стесненно, или придиралась, но Гриша мне показался каким-то растерянным, прямо лица на нем не было.

«Ну, — думаю, — крепись, Гриша: дела у тебя в Москве безусловно серьезные, а тут я, словно снег на голову».

Сели на лавочку, а говорить-то не о чем. Я-то знаю — голова у него кругом идет: как быть со мной? И тут мне стало жалко Григория.

— Гриша, — говорю. — Ты не мучь свою бедную голову. Времени мне уделять не надо, возиться со мной тоже не надо. Я увидела тебя, и этого вполне достаточно.

— Как бы не так… А где, допустим, ты остановишься? Учти, я живу в закрытом общежитии.

— А где я останавливалась эту ночь?

— Ну, если верить тебе, — в аэропорту. Но не хочешь ли ты сказать, что снова поедешь ночевать в аэропорт? Это при мне-то, живом.