На узкой лестнице (Рассказы и повести)

Хмуро взглянув на темные круги под глазами Наташи, Гена Лапшин сказал:

— Тебе вчера русским языком было сказано — сдать отчет в райком. Ты и этого не смогла.

И прошел мимо, в свой кабинет. Наташа следом.

— Вчера не было двух комсоргов.

— Ну и что, без них нельзя?

— Сам же знаешь, что нельзя. Ну ты даешь… Слушай, Гена, надоел мне твой канительный характер… Отпусти в цех. Не отпустишь — так уйду.

И хлопнула дверью.

Наташа пошла к своему стальному сейфу, в свою комнатушку, к письменному столику, к узкому высокому окну, из которого была видна вечно пустынная полоса асфальта и глухая кирпичная стена с тремя белыми буквами «ить» — полностью это означало: «Не курить».

«А Толя говорит, что во всем виновата только сама. Научилась говорить».

Наташа защелкнула замок на двери и заплакала.

Возвращаясь с работы, Наташа купила пузырек валерьянки и таблетки валидола. Сердце не болело, но она стала постоянно чувствовать, что сердце есть.

В поликлинику обратиться все же пришлось, как ни убеждала себя Наташа, что нездоровье временно, от нервов, и скоро пройдет. Не проходило.

В больницу ее положили с другим заболеванием, которое к сердцу и нервам никакого отношения не имело. Врачи сказали: ничего страшного, но полежать придется. Назначили микстуры и уколы. Но главное, сказали, конечно, спокойствие. А какое спокойствие может быть в больнице, в общей палате, где каждый страдает на виду.

Первые дни Наташа разглядывала рыжие разводы на потолке. Если долго смотреть на бесформенное пятно, оно принимает определенную форму, например, мужской головы, и видна густая шевелюра, и горбатый грузинский нос, и крутые надбровья… Это как-то развлекало, потому что в общих разговорах Наташа не участвовала, на вопросы отвечала односложно, и от нее быстро отстали палатные говоруньи.

Очень скоро Наташа поняла, что в больнице приходят самые тяжелые мысли. Ко всему прочему, она никак не могла успокоиться, что, ложась в больницу, не подала заявления о переводе на старое место. В цех!

Толя с тех пор не появлялся.

Разглядывая разводы на потолке, Наташа уже спокойно думала о нем. Не так-то много бывает в жизни моментов, когда необходима помощь другого человека. И если есть человек, но нет от него помощи, может и такое случиться, что он перестает существовать для нас. Жалко только, что другие завидовали, какая они хорошая пара. И жалко еще Толиного хорошего положения в обществе. Конечно, это не самое главное. И думать о том, что положение играет какую-то особую роль, было совестно. Если, конечно, только об этом думать. Но считаться безусловно приходилось. Мама, когда была жива, всегда говорила: держись за Толю…

Когда врач, совершавший утренний обход, разрешил Наташе прогулку по больничному саду, она сразу же, едва он вышел из палаты, закуталась в стеганый халат, который доходил ей чуть ли не до пят, и побежала к выходу. Какая-то женщина, стоявшая в коридоре у окна, крикнула ей:

— Куда несесси?

На улице Наташа глубоко вздохнула, ладонью погладила теплые от солнца шершавые деревянные перила крыльца и зажмурилась. Когда открыла глаза, первое, что увидела, — выпустивший желтоватые листочки тополь, а под тополем, у первой ступеньки крыльца, улыбающегося Мишу, Олиного мужа, который в одной руке держал раскрытый кулек с мандаринами, а в другой — в целлофановом мешочке десятка полтора яиц.

— Привет, Наташенька, — сказал он. — Ты извини, но я только вчера узнал, что ты в больнице. Раньше прийти не мог. А найти тебя мне знаешь чего стоило… — Он говорил и поднимался по ступеням. — Все больничные справочные обошел, мотался, в общем, как футбольный мяч. Ну, что нового? Ты словно птичка в золотой клетке. Здравствуй, Наташенька. — Миша стоял рядом. — Это тебе от меня, — протянул мандарины и мешочек с яйцами.

Наташа чувствовала себя очень неловко: вот уже сколько дней не приводила лицо в порядок. Она с брезгливостью думала, что выглядит, наверное, синей и зеленой, и халат еще дурацкий — при свете дня он выглядел замусоленным и обветшалым. А потом, Миша не друг никакой, ни по работе, ни так…

Пока Наташа в растерянности думала, как вести себя, Миша, по-мальчишески шмыгнув носом, сказал:

— Когда я узнал, что тебя положили в больницу с желудком…

— С печенью.

— Неважно, все равно с желудком. Я, конечно, сразу решил, что нужно идти. А вот что можно принести из еды — не знал. Полез в медицинскую энциклопедию, а там ничего нет. Я в другие хитрые книги. Ага, читаю, яйца можно. Ну, я сразу — р-раз — из холодильника десяток… Выложил на стол. А они грязные какие-то. Все в этом… в общем, как над коптилкой держали. Ну, думаю, так не пойдет. Налил в таз теплой воды, насыпал стирального порошка и каждое яичко, значит, с мочалкой…

Если бы Миша говорил о другом, Наташа, возможно, оставалась бы с лицом растерянным и некрасивым от болезни, желтым, с темными провалами под глазами. Но сейчас, представив, как Миша разводит стиральный порошок и каждое яйцо моет мочалкой, она расхохоталась, первый раз, может быть, за последние месяцы. Миша даже оторопел, как удивительно изменилось ее лицо.