На «Варяге». Жизнь после смерти

Я не могу не сказать несколько слов об этом, ныне покойном, выдающемся офицере нашего флота. Он был морским агентом в Японии уже много лет. Владея в совершенстве французским и английским языками, он изучил японский язык так, как редко это мог бы сделать кто‑нибудь из европейцев. Совершенствование в японском языке ему облегчило и то, что он был женат на японке. Перу покойного А. Н. Воскресенского принадлежит, ставший классическим, перевод многотомного описания войны на море 1904—1905 годов, составленного японским Морским генеральным штабом [87].

С помощью А. Н. Воскресенского мы быстро выяснили, у каких фирм, что именно и по каким примерно ценам можно купить то, что нам нужно.

Затем состоялся наш прием в Российском Императорском посольстве, где нам был предложен завтрак и где за временным отъездом посла нас приветствовал советник посольства. Далее пришлось побывать в японском Морском генеральном штабе, где мы выяснили целый ряд вопросов относительно судов нашего Отряда.

В следующие дни в нашем отеле начали появляться представители разных фирм по нужным нам предметам.

Очень много времени уходило на переводы наших списков и на объяснения разных деталей. Наконец, выяснилось, что все, что нам нужно, имеется, и, благодаря конкуренции, по достаточно низким ценам. Всего мы заказали разных материалов и предметов примерно на сумму в 150 000 йен.

Среди суматохи этих дней в нашем отеле появился молодой, веселый, жизнерадостный японец с массою прелестных черепаховых изделий. Он нас приветствовал точно родных, с выражением знаков величайшего почтения. Он прибыл из Нагасаки и оказался сынок Изаки, известного во флоте «черепахи–человека», как прозвали его отца на нашей Тихоокеанской эскадре в былое время. Его отцу принадлежала знаменитая фраза, определяющая в понятии японцев характер нас, русских.

Изаки–отец был маленьким торговцем черепаховых вещей в Нагасаки, и когда туда приходила русская эскадра, он появлялся на кораблях, предлагая свои изделия. Как и другие торговцы, он развертывал где‑нибудь на левом шкафуте маленький коврик, раскладывал на нем свои товары и терпеливо объяснял ломаным русским языком каждому подходившему матросу качество, пользу и дешевизну своих черепаховых вещей. Этого «черепаху–человека» знала и любила вся наша эскадра. Однажды на одном из кораблей, где производил свой торг Изаки–отец, поднялся какой‑то «аврал», не то тревога, не то прибытие начальника эскадры, не знаю, но только старший офицер приказал всех торговцев убрать со шкафута и отправить на берег. Изаки–отец замешкался, и шканечный унтер–офицер начал его торопить: «Ну, собирайся скорей, вались к трапу, отваливай! Скорей!»

Изаки, торопясь, раздраженный тем, что не удалось продать свой товар, бросился к трапу и вдруг на верхней площадке разразился тирадой, вызвавшей общий хохот:

«Русска всегда так. Ничего! Ничего! Параздник! Параздник! А потом сакарей! Сакарей! Сакарей!»

Появление у нас в отеле Изаки–сына напомнило мне этот забавный рассказ. Торговля Изаки–отца на нашей эскадре оказалась прибыльной, и его сын в Нагасаки получил в наследство большой магазин черепаховых изделий. Узнав из газет о нашем приезде, он примчался в Токио, и как мы ни отбивались, принудил каждого из нас купить по черепаховой вещице.

Наконец, наши переговоры с Мицубиши, Окура и другими фирмами выяснили, что все нами заказанное может быть доставлено для осмотра нашей комиссией не ранее, как через две недели, после чего все принятое нами будет отправлено во Владивосток.

В течение этих недель нашей комиссии волей–неволей приходилось бездействовать. Наш председатель решил, что лучше всего использовать свободные дни на ознакомление с Японией. И вот мы, не разделяясь, систематически стали приводить это в исполнение.

Мы начали жить точно среди волшебного калейдоскопа: задумчивые аллеи в парках Токио… Знаменитые вишневые деревья, лотосы на каналах… Полные глубокого мистицизма буддийские храмы… Поразительные своей красотой и своеобразием храмы культа «Шинто». Японский национальный театр «Кабукиза». Пляски и пение гейш в японских ресторанах… Меланхолические звуки «самсинов» и «кото» — все это погрузило нас в атмосферу видений, настроений и звуков, которые можно пережить, слушая оперу «Мадам Бетерфлей» или читая полную соблазнительной прелести, книгу Пьера Лоти. Охваченные этими чарами, мы выехали в экскурсию в Камакуру.

Здесь — опять та же непередаваемая прелесть японских пейзажей, на фоне которых повсюду находишь произведения искусства этого удивительного по своеобразию и тонкости вкуса народа.

Лично меня особенно поразило в Камакуре, чудной лунной ночью, созерцание статуи «Дайбудцу» (высотою 56 футов) из позеленевшей от времени бронзы. Игра света и теней в эту ночь создали впечатление, будто веки великого мыслителя Востока вот–вот приподнимутся и он взглянет на нас.

Замершая улыбка на его бронзовых сжатых устах, казалось, сейчас оживет.