На вдохе

– Присаживайтесь, – пригласила Оксана, рукой указав на стул напротив. Артем не стал утруждаться, принимая приглашение, а просто сполз спиной по двери до пола. Одну ногу вытянул, другую оставил согнутой в колене, опустив на нее руку. Откинул голову, и затылок с тихим стуком припечатался к двери. По опыту прошлых встреч Оксана ожидала чего-то подобного. Она обошла стол и села на стул перед ним. Темный взгляд полуприкрытых глаз лениво блуждал по ее фигуре, надежно спрятанной под дурацким костюмом. Развилка между ног оказалась как раз напротив его глаз. Какое белье она носит? Или эта маленькая развратница, скрывающая свое истинное лицо под маской благочестия, не носит белья вовсе? Это легко можно было бы увидеть по выпирающим соскам даже под водолазкой, если бы ее не скрывали лацканы безобразного пиджака.

– Как я успела убедиться из предыдущих встреч, формат дружеской беседы для вас неприемлем. Тогда вернемся к традиционному приему: я задаю вопрос, вы отвечаете. Приступим.

– Погоди, док. Так не пойдет, – лениво перебил Артем. – Поступим вот как: ты задаешь вопрос, на который я так и быть отвечу. Но потом я задаю тебе вопрос, на который хочу получить честный ответ.

Возникла пауза. Артем буравил ее взглядом. Проверяет? Испытывает? Оксана сердцем чувствовала: если отступит, то потеряет доверие, которое только начало зарождаться между ними, и он не станет к ней прислушиваться. Наконец, она решилась:

– Идет. Я начинаю. Зависимость – это болезнь одиночества. Но из вашего дела я узнала, что вас окружало очень много людей. Почему вы «подсели» на наркотик?

У Артема чуть голова не взорвалась от этого вопроса. Пришлось углубиться в воспоминания. Когда Оксана почти отчаялась дождаться ответа, он заговорил тихо, почти шепотом:

– Эти люди и познакомили меня с разными видами наркотиков. Один бодрит, другой расслабляет, но абсолютно каждый давал мне главное: чувство доверия, близости, некой эйфории и беспечности.

– Но вы по-прежнему были одиноки среди них?

– Я с детства был одинок. Отца не было, мать постоянно зашивалась на двух работах. Ни братьев, ни сестер. Из друзей только отпрыски многодетных неблагополучных семей, с которыми околачивался, когда тех не избивали предки. Ты вот сказала, что реальный мир лучше искаженного под наркотиками. А чем он лучше? Развалины трущоб с полусгнившими людьми, постоянная нехватка денег, жизнь впроголодь, особая вонь нищеты, от которой хоть в петлю – это воспоминания из детства. Потом полуразрушенная школа с ужасными звероподобными существами и уставшими от скотской жизни учителями, которые плевать хотели на учеников. Взросление среди конченных людей, первый секс в подворотне, потому что больше негде, кое-как получил среднее техническое образование – вот моя молодость. Легче вздернуться от такой жизни. Или взглянуть через призму наркотика.

– На наркотики нужны деньги, которыми вы не располагали. Вас угощали или вы добывали их незаконным путем?

– Как будто их можно достать законным, – усмехнулся он. – Нет, просто однажды на пороге квартиры объявился демон, который назвался моим отцом…

Оксана внутренне подобралась, наконец-то подбираясь к истинной проблеме.

– Расскажите о вашей первой встрече. Как это произошло? Что вы тогда почувствовали?

Артем чуть наклонил голову, и из тени от капюшона толстовки по-волчьи зыркнули глаза. Доктор представила, что, должно быть, таким же взглядом он удосужил новоявленного родственника, и мысленно содрогнулась. Какое-то время он молчал, а потом начал свой рассказ с натугой, как бы через силу.

– Я спал после ночной смены. Меня разбудил звонок в дверь. Мать готовила обед, закрылась на кухне и не слышала. Да и вообще туга на ухо стала. А звук этот как птичий щебет, только не заливистый, типа канарейки, а низкий, растянутый, полудохлый, будто батарейки садятся. Может, там и впрямь что-то вышло из строя и нужно подремонтировать, да у меня руки не доходили. Короче, звук противный до тошноты. И вот это унылое хрипение вгрызалось в уши как сверло, пока я спал. Я, злой как черт, не выспавшийся, пошел открывать дверь в чем был – тапочках да трусах. Готов был в клочья порвать, обматерить и за шкирку спустить с лестницы любого, кто бы там ни был. Распахнул дверь, а там он стоит. Я будто в зеркало уставился, которое старит лет на тридцать. Все матюки в горле застряли. Смотрю на него во все глаза, а он на меня таращится. Весь такой холеный, лощеный, одет с иголочки. Потом говорит:

– Ну, здравствуй, сын.