На веки вечные. И воздастся вам…

— Я не про тех, кто в зале! — нервно взвился Гаврик. — Я про наших переводчиков. Они сидят в кабинке прямо над скамьей подсудимых за стеклянной перегородкой и переводят с немецкого, французского и английского на русский, причем на троих у них один микрофон. Знаешь как трудно переводить на слух живую речь? Да еще разных людей! Да еще переводить максимально точно юридические термины! Напряжение страшное. Да еще надо не отстать от говорящего!..

Ребров, глядя на разволновавшегося Гаврика, подумал, что уж больно глубоко он вник в трудности работы синхронных переводчиков. И это неспроста. И вполне вероятно, что дело в том, что переводчицы были молодые симпатичные женщины.

— Ну вот сегодня, когда выступал немецкий адвокат, наш переводчик перевел его слова так: «Это было тогда, когда советские войска оккупировали такие-то немецкие области…» К трибуне буквально бросился Руденко и гневно сказал судье Лоуренсу: «Ваша честь, я протестую! Советские войска не оккупировали немецкие земли!» Адвокат тут же заявил: «Ваша честь, я не говорил оккупировали — okkupierten, я сказал заняли — besetzten…» Лоуренс тогда говорит: «Очевидно, надо было сказать освободили — liberated.. Это была ошибка переводчика».

— Ну, и?

— А ты что — не понимаешь? Ты представляешь себе, что было с переводчиком!?. Это же политическая ошибка! Да полковник Косачев за такое мог сразу под арест! Приписал бы вредительство. А человек просто устал, вымотался!

— Ну, Косачева теперь с нами нет, — попытался успокоить разволновавшегося друга Ребров.

— Она чуть в обморок не упала, побледнела, руки дрожат… Хорошо, что перерыв объявили.

— И звали ее… — улыбнулся Ребров.

— Соня Ряжская ее зовут, а то ты не знаешь!

О трепетном отношении Гаврика к худенькой с мальчишеской стрижкой Соне Ряжской, которая была готова работать сутками, в выходные, никогда не отказывалась помочь письменным переводчикам, буквально погибавшим под грудами документов, действительно знала вся советская делегация.

— Ну а что ты так переживаешь, Гаврюха? Ну, ошиблась, с кем не бывает? Никто ее за такую ерунду не тронет.

— Думаешь?

— Уверен. Руденко нормальный мужик, думаю, он уже забыл про все.

— А вот Хасис, это заместитель руководителя группы перевода, не забыл! И написал докладную на имя Руденко, в которой утверждает, что это была не случайная оговорка или ошибка, за ней — политический облик переводчицы Ряжской, которая позволяет себе чуть ли не антисоветские высказывания…

— Вот гад! Откуда такие берутся? Выслуживается, что ли?

— Он не гад, Денис, он просто сломленный, раздавленный страхом и ужасом человек.

— В смысле?

— Он до войны был арестован как член какой-то контрреволюционной организации… Сидел. Потом его выпустили. Он там много чего пережил. Интенсивные допросы, сам понимаешь… Тут уже, в Нюрнберге, однажды, выпив, вдруг сказал ни к кому не обращаясь, как бы про себя: «А вам на голову мочились во время допроса?» Соня случайно оказалась рядом, и он понял, что она услышала… Ну и возненавидел ее. От страха, понимаешь, что она теперь знает и может рассказать. Он до смерти боится снова оказаться там… И поэтому готов заложить кого угодно, без всякого повода, лишь бы самому не попасть под подозрение. И жалко его, но Соня-то тут при чем?

— Ну и какие предложения?

— Поговори с Филиным, а? Может, они с Руденко этого Хасиса как-то остановят. Ведь он завтра на кого угодно донос напишет. На меня, на тебя, да на того же Руденко… Просто от страха. А уж если какой-нибудь новый Косачев на него насядет и начнет веревки вить…

Гаврик так же неожиданно, как и появился, исчез. Видимо, помчался к Ряжской. Оставшись в одиночестве, Ребров с досадой подумал, что ситуация мерзкая, с какой стороны ни посмотри. Жалко ни в чем не виноватую Соню Ряжскую, но жалко и несчастного Хасиса, переломанного судьбой и ставшего просто опасным для окружающих. Но поговорить с Филиным все равно надо.

Он лежал на кровати одетый с томиком Бунина, когда в коридоре поднялся какой-то шум. Вылетев из комнаты с пистолетом в руке, Ребров наткнулся на охранявшего комнату Паулюса капитана. Вид у того был растерянный.

— Что? — резко спросил Ребров. — Что с ним? Нападение?

— Истерика, — развел руками капитан. — Плачет! Его всего трясет.

— Чего вдруг? Вроде все время держался нормально…

— Откуда я знаю!

Черт, ему завтра выступать, ругнулся про себя Ребров, нашел время!.. Но что-то же вывело его из себя? Или кто-то? И что теперь делать? Идти успокаивать, вытирать слезы? Или просто коньяку дать?

— Разрешите, я попробую успокоить господина фельдмаршала? — раздался за его спиной ровный женский голос.

Ребров, вздрогнув от неожиданности, обернулся. Перед ними стояла красавица Белецкая. Он даже не сразу узнал ее — она была не в обычном строгом костюме, а в цветастом шелковом халате, никак не скрывавшем, а, наоборот, подчеркивавшем все несомненные достоинства ее фигуры.

— А вы кто еще такая? — насторожился капитан, сбитый с толку неожиданным появлением такой великолепной женщины.

Белецкая чуть заметно усмехнулась.