На веки вечные. И воздастся вам…

Тогда остро стоял вопрос: в чем ехать в Нюрнберг? У меня, кроме шинели, никакой одежды не было. Лишь перед самым отправлением выдали отрез ткани на костюм, туфли и немыслимый берет. Я думала, что буду самой модной, но оказалось, что лучше всех были одеты американцы и англичане. Однако на продуктовые пайки и американские сигареты «Camel» мы быстро наменяли у немцев много модных платьев.

Нас поселили на окраине города в уцелевших после бомбежек союзников коттеджах. Мы с мужем жили в семье банкира. Продукты поставляли американцы, но обслуживали нас в столовой немцы. Давали различные соки, фрукты и шоколад, а вот под конец процесса якобы из-за дороговизны американцы нам отказали. Дня три мы вовсе голодали, так как купить продукты было негде… Однако нам вскоре начали поставлять пайки из советской зоны оккупации.

По вечерам мы ходили в ресторан «Гранд-отель», где можно было за марки поужинать и выпить шерри-бренди. Женщин туда без чулок не пропускали. Так мы научились у француженок — на ногах рисовали карандашами модные тогда чулки с черными швами.

Из воспоминаний Эры БОГДАНОВИЧ, сотрудницы документальной службы советской делегации

Глава XIII Кошка, загнанная в угол

Адвокат Альфред Зайдль, защищавший Гесса, был молод и не обладал ни помпезной внешностью — был низкоросл, худ, вертляв; ни солидными манерами — говорил торопливо, взахлеб, слишком много сардонически усмехался, хотя его улыбка походила то на судорогу, то на тик. Но он был честолюбив, понимал, что участие в процессе дает ему шанс занять солидное место в адвокатском мире, и обладал храбростью дикого зверя, который будучи загнанным в угол способен броситься на кого угодно. А в угол его загоняло собственное честолюбие и тщеславные мечты. Поэтому Олаф выбрал его.

— Вы думаете, суд согласится обнародовать этот документ? — с сомнением потеребил кончик своего длинного носа Зайдль, когда Олаф изложил ему свое предложение.

В помещении Дворца, где адвокаты работали с документами, кроме них никого не было, и можно было говорить спокойно.

— Но вы же сами говорите, что на секретном заседании Комитета обвинителей приняли решение не идти навстречу защите и не обсуждать документы, связанные с внешней политикой стран-победителей, — выкладывал свои сомнения Зайдль.

— Да, но с тех пор многое переменилось, возникли новые обстоятельства… Вы, я надеюсь, слышали о речи господина Черчилля в Фултоне? — напомнил Олаф.

— Конечно, блестящая, вдохновляющая речь…

— И она не осталась без политических последствий, как вы понимаете.

— Конечно. Но по ходу данного процесса этого не скажешь.

— Это поверхностное впечатление. За кулисами идет совсем другое движение, действуют совсем другие силы. И мое предложение тому подтверждение. Вам надо понимать, что за ним стоят те, у кого сегодня власть в нашей зоне оккупации.

Зайдль опять принялся теребить свой нос.

— Но, господин Тодт, тут есть вот еще какое обстоятельство… Судья Лоуренс, конечно, стар, но он может вспомнить, что суд уже отказывался принимать этот документ к рассмотрению… А судьи очень не любят, когда им представляют уже отклоненный документ.

— Давайте не будем решать за судью Лоуренса, господин Зайдль, — уже холодновато сказал Олаф. И подумал, что достаточно ему протянуть руку и чуть сжать пальцы на горле адвоката, и никаких вопросов у господина Зайдля не останется. Но…

— Ваша задача проста — найти момент, чтобы продемонстрировать всему миру секретные протоколы к пакту Риббентропа-Молотова.

— Незаверенные фотокопии, господин Тодт! Ведь подлинник найти не удалось, больше того — его никто не видел. И мы имеем дело с незаверенными никакими подписями и печатями фотокопии…

— Я помню, о чем идет речь, — прервал его Олаф. — И потому сделать это надо в ходе допроса подсудимого или свидетеля, чтобы протоколы попали в официальную стенограмму процесса… Допрос Риббентропа — очень удобный момент для этого.