На вершине все тропы сходятся

В пяти милях по шоссе, куда упиралась проходившая мимо фермы Форчена грунтовая дорога, у Тилмана были сельская лавка, заправочная станция, свалка металлолома, хранилище негодных машин и дансинг. Поскольку грунтовую собирались заасфальтировать, Тилман подыскивал на ней хорошее место для очередного предприятия. Он был человек передовой — из тех, думалось мистеру Форчену, что никогда не идут в ногу с прогрессом, а все время его маленько опережают, чтобы, когда он явится, быть уже тут как тут. По шоссе вдоль всего пути были расставлены знаки, возвещавшие, что до Тилмана осталось пять миль — четыре — три — две — одна; затем: «Тилман за поворотом — не проскочи!» — и наконец: «ВОТ И ТИЛМАН, ДРУЗЬЯ!» — ослепительными красными буквами.

Тилмановское здание было окружено полем старых автомобильных остовов — своего рода палатой для неизлечимых машин. Он, кроме того, торговал всякой приусадебной красотой — каменными курами и журавлями, вазами, жардиньерками и детскими каруселями, а чуть поодаль от дороги, чтобы не смущать посетителей дансинга, — могильными камнями и памятниками. Большая часть торговли шла у него под открытым небом, поэтому на помещение он сильно тратиться не стал. К однокомнатной деревянной лавке позднее был сзади пристроен длинный железный дансинг. Каждая из двух его секций — для белых и цветных — была оборудована своим музыкальным автоматом. Еще у Тилмана была яма для барбекю, и он продавал сандвичи, поджаренные на открытом огне, и безалкогольные напитки.

Заехав к Тилману под навес, старик оглянулся на девочку — она сидела, подтянув колени к подбородку и поставив ноги на сиденье. Он не знал, помнит она или нет, что он именно Тилману хочет продать участок.

— А ты зачем сюда? — внезапно спросила она с подозрительным видом, словно почуяла недоброе.

— Не твоего ума дело, — сказал он. — Ты давай-ка посиди в машине, а я, когда закончу, кой-чего тебе куплю.

— Не надо мне ничего покупать, — произнесла она сумрачным тоном, — потому что меня уже здесь не будет.

— А ну тебя, — отмахнулся он. — Нет уж, раз приехала, жди теперь — ничего другого не остается.

Он вышел и, не обращая больше на нее внимания, направился к темному входу в лавку, где его ждал Тилман.

Вернувшись через полчаса, он не обнаружил ее в машине. Прячется, решил он. Он пошел вокруг строения, чтобы увидеть, нет ли ее сзади. Заглянул в обе секции дансинга, потом двинулся дальше — мимо надгробий. Когда его взгляд начал блуждать по полю осевших автомобилей, он понял, что она может быть позади или внутри любой из двух сотен машин. Он опять оказался перед лавкой. На земле, прислонясь спиной к запотевшему холодильнику, сидел подросток-негр, потягивая пурпурное питье.

— Куда девочка пошла, не помнишь? — спросил старик.

— Не, я не видел никого.

Старик раздраженно пошарил в кармане и дал ему пятицентовик.

— Симпатичная девочка в желтом бумажном платье. А?

— Если плотная такая, на вас похожая, — сказал парнишка, — то ее белый человек увез в пикапе.

— Какой белый, в каком пикапе?! — взревел старик.

— В зеленом, — сказал подросток, причмокивая, — а белого человека она папой назвала. Они в ту сторону покатили, не помню точно когда.

Старик, дрожа, сел в машину и поехал домой. Его чувства метались между яростью и горечью унижения. Никогда раньше она от него не убегала, тем более к Питтсу. Питтс велел ей сесть к нему в пикап, и она не посмела ослушаться. Но, придя к этому заключению, старик разъярился еще пуще. Что с ней такое, почему она не может дать Питтсу отпор? Откуда в ее характере этот единственный изъян? Ведь он ее так хорошо воспитал во всем остальном. Тайна, мерзкая тайна.

Когда он доехал до дома и поднялся на веранду, она сидела там на качелях, мрачно уставившись вперед через поле, которое он собирался продать. Глаза распухшие и розоватые, но красных полос на ногах он не заметил. Он сел рядом. Голос, которому он хотел придать жесткость, прозвучал жалобно, как у получившего отставку поклонника.

— Почему ты со мной так? Ты никогда раньше от меня не уезжала.

— Захотела и уехала, — сказала она, глядя прямо перед собой.

— Ничего ты не захотела. Это он тебя заставил.

— Я сказала, что уйду, и ушла, — медленно, с нажимом произнесла она, не поворачивая к нему головы. — А теперь иди отсюда сам и оставь меня в покое.

В том, как она это сказала, слышалось что-то окончательное, категоричное, чего не было во время их прежних размолвок. Она смотрела вперед, за пустой участок, на котором в изобилии цвели розовые, желтые и фиолетовые сорняки, за красную дорогу — на угрюмую черную полосу соснового леса, окаймленную поверху зеленью. Выше виднелась узенькая серо-голубая полоска более дальнего леса, а еще выше начиналось небо, совершенно пустое, если не считать пары чахлых облачков. И на все это она смотрела так, словно там был человек, которого она ему предпочитала.

— Разве это не моя земля? — спросил он. — Хозяин продает свою землю, чего обижаться-то?